Василий Щепетнёв - Швейцарское Рождество

Вслед за бульдожкой выбежала и хозяйка, женщина лет сорока, одетая во что-то традиционное и опереточное (в женских нарядах, особенно швейцарских, Арехин знатоком не был).

— Вы приехали к нам? — спросила она очевидное.

— Отель «Грузельгешихтен»? — спросил в свою очередь очевидное Арехин.

— Добро пожаловать! Как долго вы намереваетесь пробыть здесь?

— Дня три, четыре, может быть, неделю.

— Замечательно. Вальтер отнесет вещи в вашу комнату. Вальтер — мой брат…

— А Лотта — моя сестра, — закончил вышедший из маленькой двери человек. Сам он тоже был маленьким, не более полутора метров роста, но коренастым и длинноруким: не наклоняясь, он спокойно мог достать собственные колени.

Арехин вытащил кошелек — рассчитаться с извозчиком.

— Четыре франка, — сказал извозчик.

— Сдачи не нужно, — Арехин дал пятифранковую монету.

— Не положено. Работа стоит столько, сколько стоит, — возвращая франк, ответил кучер.

Эк как у них строго. А приятно. Не велики деньги франк, но если всю жизнь так — большая экономия получается.

— Поспешу назад, ночью будет снегопад, — сказал кучер. Бульдожка проводила его до двери. Видно было, что они рады друг другу: извозчик чесал ей за ухом, а та радостно лаяла.

— Вы один? — опять спросила очевидное фройлян Лотта и тут же поправилась: — То есть вы никого не ожидаете в ближайшие дни?

— Нет, я никого не ожидаю.

— Тогда вам подойдет коричневая комната. Очень уютная, небольшая, как раз на одного. С пансионом четырнадцать франков в день, но за сегодня — только одиннадцать, ведь уже вечер. Если это для вас дорого, есть комната за двенадцать франков, тоже очень хорошая, но потолок со скатами.

— Коричневая комната мне подойдет, — сказал Арехин, почувствовав себя богачом: за неделю он мог потратить двести франков безо всякого стеснения.

— Отлично, превосходно, замечательно. — Вальтер подхватил саквояж Арехина и стал подниматься по лестнице.

Коричневая комната оказалась на втором этаже. Не очень большая, не очень маленькая и не слишком коричневая: коричневыми, помимо входной двери, были шторы на окнах, покрывала на постели и обивка трех стульев. Обои бежевые, а потолок так и вовсе белый.

Шторы Вальтер тут же раздвинул, и комнату наполнили красные отсветы закатившегося солнца.

— Вид на Рейхенбахский водопад, — сказал Вальтер.

Арехин подошел к окну.

— Сам водопад, конечно, не виден, он скрыт за деревьями, — показал Вальтер. — Но слышен. Идти до него часа два, или полтора, если вы хороший ходок. Некоторые считают, что в полной красе водопад лучше смотреть летом, но и сейчас он изумителен.

— Я непременно схожу туда, — сказал Арехин.

Вальтер показал, что и где располагается в номере, предупредил, что в восемь вечера будет ужин, сигнал — гонг, и вышел, прикрыв за собой дверь.

Арехин прошелся по комнате. Полы не скрипели. Хорошие полы.

Он сел у письменного стола, ради интереса обмакнул перо в чернильницу. Чернил было довольно. На столе лежала стопка почтовой бумаги и полдюжины конвертов. Так и подмывало написать кому-нибудь письмо, но кому? И о чем?

Он встал и подошел к окну. Свет угасал, да и туч на небе стало больше. Скоро сумерки перешли в ночь. Он снял очки, вгляделся. Да, к дому ехала повозка. Новые постояльцы.

Зашторив окно, он сед на стул, закрыл глаза и сосредоточился на партии с Видмаром, с которой для него так победно начался карлсбадский турнир. Начал гладью, а кончил… нет, не такой уж и гадью, даже призовые взял, но все-таки сколько возможностей он упустил из-за неумения контролировать себя. Нужно постоянно упражняться: давать нагрузку разуму, укрощая эмоции.

К тому времени, когда он стал рассматривать варианты в случае, если бы он на двадцать седьмом ходу сыграл пешкой на f4, а не ферзем, как в партии, постояльцы прибыли в отель.

Оно бы и ничего, прибыли и прибыли, но он услышал характерный голос франта в полосатых штанах:

— Двенадцать франков и ни сантимом больше, милейший. Нас четверо, по три франка с человека, итого — двенадцать. Или у вас с арифметикой плохо?

— Я ошибся, я посчитал вас пять человек, извините, — оправдывался извозчик, другой, не тот, что привез Арехина. И собачка не лаяла.

Нет в мире совершенства.

Арехин постарался в дальнейшие разговоры не вникать, углубившись в позицию. Только краем сознания он отметил, как отъезжал извозчик, как хозяева распределяли гостей по комнатам, расписывая достоинства каждой. Но отвлечься от позиции (выигранной и при ходе пешки, и при ходе ферзя) заставил голос Вальтера:

— Да, кроме вас, у нас поселился еще один гость, очень приличный и спокойный молодой человек.

— Где он?

— У себя, в коричневой комнате. Вы, вероятно, увидите его за ужином.

— А ужин…

— Ужин в восемь часов. По гонгу.

— Через полчаса, значит. Хорошо…

И чего же здесь хорошего?

Скорее, странно. Или «хорошо» относится к ужину, а не к встрече за столом? Тогда понятно.

Арехин, не зажигая свечи, привел себя в презентабельный вид. Естественно, с учетом обстоятельств.

Опять выглянул в окно. Даже если бы кто-то еще решил навестить «Грузельгешихтен», увидеть этого Арехин бы не смог. Не из-за темноты, в темноте он видел вполне сносно. Просто пошел снег, и сильный снег.

Он все-таки зажег свечу — шведской спичкой швейцарскую свечу, как и полагается в заграничном путешествии. Иначе будет слишком уж странно. Хозяева озадачатся, почему постоялец сидит в темноте, уж не болен ли он.

Не болен. Был болен, но выздоровел. Почти. Да за эту болезнь многие бы душу отдали. И не захотели бы, да отдали. Вот как он. Или нет? В том-то и дело, что доказывать это приходится постоянно.

Гонг прозвучал. Нужно спускаться. Он немного задержался, раздумывая, идти в очках или нет. Решил — нет. Темные очки при свечах — слишком экстравагантно, а он вовсе не хотел казаться экстравагантным. Да, днем, особенно солнечным днем от света у него часто разыгрывалась мигрень, но лучи керосиновой лампы или пары-тройки свечей он переносит хорошо. Как правило. Ближе к полуночи он вообще чувствовал себя лучше всего. Если бы турнирные партии начинались ночью… И так неплохо, вечером. Если взялся за гуж, нечего на часы пенять.

Он загасил свечу и вышел из комнаты.

Коридоры в доме узкие, с неожиданными поворотами и темными закоулками. Пусть для него не темные, сути не меняет: дом старый. Крепкий, но старый.

Спускаясь по лестнице, он увидел, что находится в фокусе внимания новоприбывших.

— Как? Это опять вы? — воскликнул франт полуудивленно-полувозмущенно.

— Не вижу оснований отрицать, — немного витиевато ответил Арехин.

— Впечатление, будто вы за нами следите, — сказал лобастый в пенсне.