Сергей Семенов - Мир приключений, 1927 № 07

— Кто — же порвал тебе платье? Нет сомнения, что это какое — нибудь колдовство старухи.

Около полуночи, когда самый мирный месяц стоял над старой крепостью, тишину ночи прорезал нечеловеческий крик. В то же время раздался голос, в котором звучал ужас:

— Сейчас же привести доктора! Галлопом!

Мигуэль Сантиван нашел жену, лежащей в кровати без чувств. Она была усыплена каким-то сильным наркотическим средством и лежала в свете полной луны, свободно лившемся в широко раскрытые окна. В руках она держала два чудесных смарагда. Когда ее, наконец, удалось привести в чувство, оказалось, что она слепа.

Стала ли она жертвой недоброй, вредоносной ночной росы?

Странно только, что в ту же ночь исчезла серебряная статуя! Втихомолку шептали, что индейцы, издеваясь над жадностью белолицых, оставили им оба великолепных смарагда их лунной богини, — ей же, скрытой в новой пещере в Андах, вставили два живых глаза.

Его нежно любимая жена умерла так внезапно, что Гонзало Авендано был мучительно потрясен и удивленно поднял голову, когда его индейцы начали свое жалобное пение. Разве они не помешают сну молодой госпожи? Грустно, почтительно указал старик с трясущейся головой, — считавшийся со времени деда дона Гонзалоса колдуном гациенды, — на ламу, которую нахлестывали кнутом. Индейцы били животное, чтобы оно унесло на покрытые снегом высоты Андов, привязанные к спине сиреневым шнуром платья покойной. Только так освободится она от грехов, только так избегнут оставшиеся в живых злой болезни глаз.

Точно просыпаясь от сна, рассерженно приказал дон Гонзало вернуть людей с животным. Было слишком поздно. Красивая дама уже карабкалась по крутой горной тропе. Тогда сеньор Авендано прогнал хлыстом своих слуг и остался один с покойницей, лицо которой принимало все большую восковую прозрачность.

Несколько часов спустя, пришли плакальщицы гациенды, чтобы, по обычаю страны, надеть на Инес монашеское одеяние третьей степени. Потом они положили труп на возвышение в большой гостиной, покрыли его сверкающими, белоснежными туберозами, но поставили рядом с ней маисовые лепешки, сочные плоды и полные маисового вина кувшины, чтобы умершая могла бы подкрепиться, проснувшись в другой жизни. Дон Гонзало не имел больше сил противиться этому варварскому суеверию.

Кто знает? Может быть, Инес была бы спасена, если бы он воспользовался травами и питьем, которые предложил ему старик в последнюю минуту.

G раздражающей медленностью заканчивали индианки свои похоронные обряды. Опрысканный сначала водкой из сахарного тростника паркет посыпали они теперь тонкой маисовой мукой, а сверху тонким слоем пепла.

— Чтобы ты увидел, вернулась ли маленькая госпожа! — пробормотала одна из женщин, говорившая немного поиспански, и указала на пол.

Сомнения проснулись в сердце дона Гонзалоса. Так это, может быть, правда, что души возвращаются? Все индейцы уверяют, что это так, и старики, самые старые люди, рассказывали бесчисленные истории про отчетливые отпечатки шагов в пепле у ложа смерти. И почему бы нет?.. Он помог индианкам закончить их странные обряды, сам запер окна и двери. Потом, по огромному корридору старого барского дома времен испанской колонизации прошел в свой кабинет, где хотел провести ночь. Его индейцы уверяли, что души умерших ничем не должны быть потревожены во время своего возвращения.

Ужасная ночь — слезы и вздохи! Пролетающие совы или шуршание крыльев кондоров на мгновение вызывали фантастические галлюцинации. К 5 часам утра он уже не мог больше выносить этой муки. Он осторожно пробрался в гостиную, остановился на пороге.

— Боже мой!.. — стон вырвался из его груди. На пепле были видны отчетливые следы. Но это не были отпечатки человеческих ног и не звездообразный след птичьей лапы. Вернее уже — следы ламы.

Ледяная дрожь пробегала по спине дона Гонзалоса. Он диким движением дернул звонок, чтобы позвать слуг. Они торопливо сбегались, пьяные от сна, дрожащие от холода, кутаясь в длинные понхо. Но никто из них ничего не слышал. Нет сомнения, старый колдун и провидец хотел скрыть улыбку, низко склоняясь над следами. Это была та наводящая страх, коварная улыбка, которую высекали на своих священных изображениях удивительные художники царства инков. Еще стоя на коленях, он поднял на господина пустой взгляд и поклялся, что никто тут на земле не может сказать с достоверностью, как скитаются души. Большею частью, они оставляют совсем легкие следы, как птицы. Но кто может это сказать? Кто может знать?

Взгляд дон Гонзало Авендано скользил по мрачным, загадочным лицам индейцев. Он был уже во власти суеверий и ему пришла в голову мысль. Он спокойным голосом приказал продолжать стрижку овец: похороны состоятся только на следующий день. А когда наступила ночь, он спрятался в длинном корридоре за фигурой рыцаря в доспехах.

Руки его дрожали. Смутная надежда медленно поднималась в нем, как поднимался на небе кровавый месяц, окрашивавший белый пепел в красный цвет. Он прождал два часа, прождал еще три часа, дрожа как в лихорадке и придерживая руками челюсти, чтобы не было слышно, как стучали его зубы. Какое неслыханное утешение, какую никогда не изведанную нежность принесет ему душа его Инес!

Ровно в 5 часов, увидел он, как нечто показалось в корридоре. Приблизилась лама, остановилась, простояла неподвижно секунды и потом быстро направилась к открытой двери гостиной.

— Инес! — прохрипел дон Гонзало в безграничной тоске. Животное отскочило назад, промчалось вдоль по корридору и хотело перепрыгнуть через перила в сад. Авендано инстинктивно выхватил револьвер и огонь выстрела блеснул пять раз.

Последний луч бледного месяца освещал труп фантастического животного, к которому подошел бледный, как мертвец, Гонзало. Под шкурой, с лицом в пустой голове ламы, все еще судорожно схватив руками ноги животного, лежал молодой владелец соседней гациенды, Мигуэль Флорес, прославленный местный Дон-Жуан.

— Не предаваясь отчаянию, — добрый сын Сьеры! — с усилием протащил сенор Гонзало Авендано труп к катафалку умершей. Потом принес одну из больших четырехугольных жестянок с керосином, облил им все — и монашеское одеяние третьей степени, и пепел на паркете, вылил из сосудов маисовое вино и наполнил их керосином.