Сергей Семенов - Мир приключений, 1927 № 07

Но Генриетта улыбалась. Она знала, что Жозефина старалась скрыть свое разочарование. Она знала, что Жозефина была расстроена. Генриетта пила горячий, ароматный кофе. Но она оставалась у приятельницы недолго.

— У меня по горло дела. Мне придется встать пораньше и быть свежей.

Но когда Генриетта проснулась на следующий день утром, она почувствовала, что с голосом ее случилось что-то ужасное. Он пропал: она не могла говорить. Внуки озабоченно окружили постель — ведь, старухи хрупки, как стекло.

— Видишь, мы говорили тебе, бабушка. Разве можно в твоем возрасте бродить по воде, как утка.

Они бранили ее, возились с ней, клали на горло нагретую фланель. Напоили горячим коньяком, но и это не помогло. Горло ее болело, а когда она открывала рот, она кряхтела, как лягушка. А, ведь, бывало, голос ее звучал во время причитаний, как орган!

— Бедная бабушка, — говорили внуки, — теперь она не может причитать. На похороны старого Тони попадает Жозефина.

Генриетта лежала и тихонько стонала. Если бы она могла плакать так, как плачут огорченные дети! Но слез не было. Они уже давно высохли.

В сумерках семья вернулась с похорон. Но из уважения к ней, — как думала Генриетта, — они воздерживались от разговоров про похороны и про то, как хорошо причитала Жозефина.

Они всего только сказали:

— Жозефина такая толстая, что ее приходилось держать, чтобы она не свалилась в могилу.

Но когда Генриетта думала, что ее никто не видит, она вынула из под подушки записную книжку и поставила крестик под именем Жозефины. Теперь они сравнялись. Ее старые руки дрожали и из одного глаза выкатилась одинокая желтая слеза.

— Бедная бабушка, — шептались внуки, — бедная наша старушка!..

Сон не приходил к Генриетте почти до самого рассвета. Около полуночи пошел дождь, упорный дождь, полный тайн осени. А Генриетта лежала в постели и думала про смерть. Она думала о том, как добры к ней внуки. Ей всегда было жаль молодых людей, когда кто-нибудь умирал. Ей не было жаль детей или стариков, а тех, которые между ними. Тех, что между восемнадцатью и сорока годами. Они тяжелее всего принимали смерть. Если бы они только могли знать то, что знала она, она и маленькие дети… Конечно, она причитала возле умершего: это было ее призванием, ее работой. Но как часто во время самых похорон ей хотелось шепнуть страстному горю юности:

— Тихо, тихо, милые… Не надо так печалиться. Я знаю, говорю вам, что я знаю.

Но что именно она знала, она не могла бы выразить словами.

Потом она заснула. Прозвучавший во сне колокол разбудил ее. Дождь перестал, в окна смотрел серый свет. Но кто же это мог умереть? Кто-то старый и богатый, колокол звонил так долго. Она снова задремала. Но когда она снова проснулась, колокол все продолжал звонить… Верно, умер кто-то старый.

Вдруг Генриетта услышала в доме движение. Окна хлопали, где-то открыли и снова закрыли дверь. Потом зашуршали юбки, забегали ноги. Внуки! Они взволнованно окружили ее постель. Щеки младших пылали, как тогда, когда кошка упала в водоем или вышел весь сахар.

— Бабушка, как ты думаешь, что случилось? Старая Жозефина умерла!

— Бедная Жозефина, — говорили они, — она заболела ночью и умерла рано утром.

Генриетта села в кровати, мигая со сна глазами. Теперь появились и старшие внуки, они входили в комнату на цыпочках.

— Как ты себя чувствуешь, бабушка? — они взяли ее за руки. — Прошло твое горло? Знаешь, голубка, они прислали за тобой! Они говорят, что Жозефина ночью просила, чтобы ты причитала у нее на похоронах…

Весь день внуки возились, собирая бабушку. Вычистили и выгладили ее лучшее платье, разложили ее траурную вуаль, перчатки и башмаки.

— Мамочка, — говорили ей дочери. — Лежи и отдыхай, тогда голос твой поправится к завтрашнему дню.

Они были хорошие дочери, они старались, чтобы она попрежнему почувствовала свою силу. Генриетта лежала весь день и смотрела на белую шоссейную дорогу, тянувшуюся мимо дома Жозефины. Генриетте казалось, что она видит Жозефину, на галлерее, с расплывающимся жирным телом.

Да, она почувствует отсутствие Жозефины, своей старой приятельницы! Вот ушли оба, и Тони, и Жози! Как странно, что ей придется причитать на похоронах Жозефины. Ей будет казаться, что она причитает на собственной могиле.

На следующее утро, при первых лучах дня, дети пришли помочь ей одеться.

— Как ты себя чувствуешь, бабушка?

Они смотрели на нее и качали головами. Она была такая худенькая и старая. Теперь, когда все друзья ее ушли, она сама казалась существом из какого-то другого мира.

— Мамочка не долго останется с нами, — говорили между собою ее дети. Они заботливо толпились вокруг нее.

Старая Генриетта сидела в кровати.

— Принесите мне мои очки, — ворчливо сказала она.

Они принесли ей очки, вставные зубы, четки. Вымыли ей ноги, растерли их и помогли ей одеться.

В черном траурном вуале она была похожа на маленькую черную невесту. Когда она была готова, ей принесли ее записную книжку.

— Взгляни-ка, мамочка! Отметь — ровно 100 похорон. Ты причитала столько раз на похоронах, как никто в нашем приходе.

Но Генриетта была точно чем-то рассержена:

— Не хлопочите, — проскрипела она. — Подождите, пока я вернусь с похорон Жозефины.

Она пошла по канаве, крепко прижимая маленький черный мешечек и очки. Внуки огорченно смотрели ей вслед. Раз она остановилась и помахала им рукой. Она не хотела ехать с ними на автомобиле. Она ковыляла вниз по канаве. Башмаки казались ей тяжелыми и путались в старом кружеве. Когда по дороге с грохотом мчался автомобиль, она в страхе затыкала уши. Ей казалось, что она так одинока, так одинока, до боли в сердце…

— Жози, — звала она в тоске, — Жози, я иду…

Но когда она дошла до поворота дороги, она споткнулась и почувствовала, что не может итти дальше. Струя воды лилась из трубы сбоку дороги и канава впереди наполнялась водой. Черная вода кипела и лизала ноги старухи, коварная и злобная. Генриетта отступила и минуту стояла в нерешительности, вся дрожа. Глаза ее были устремлены на дорогу, залитую солнечным светом и бегущую мимо дома Жозефины. Потом, спотыкаясь, почти теряя сознание от страха, она выбралась и заковыляла по дороге к дому Жозефины.

— Жози, — шептала она, слабея. Мрак окутал ее. — Жози… думается мне, что, в конце концов, мы с тобой, пожалуй, сравнялись…

Рассказ П. Максимова

Иллюстрации　Н. Кочергина

Дядя Аким дальше волисполкома не бывал. А тут в Ленинград собрался: гвоздей надо, веревок, на порты ребятишкам чего ни-на-есть, в роде мануфактуры. Ну, поехал. И недалече, а как-то опасливо. Напугали очень в деревне: народ, говорят, в городу — жох, не зевай, Аким! Деньги, шесть червяков, в исподники запрятал. Всю дорогу волновался и билет сжевал. Из вокзала еле выпустили. Ну, идет Это по улице, а народу — оглоблей не проворотишь. Известно, на вольготную жизнь всякому манится, ну, и собрамши в кучу.