Артур Дойль - Мир приключений, 1922 № 02

— В настоящее время это абсолютно невозможно — сказал полковник. — А кроме того, в подобных случаях присутствие мужчины бывает совершенно излишне.

На следующее утро они поднимались на вершину холма в то самое время, которое точно соответствовало другому событию, представлявшемуся воображению Бойда значительно более ужасным. В левой руке он сжимал маленький надушенный платочек, который Бетти прислала ему несколько дней тому назад. Внезапно шестидюймовой снаряд разорвался вблизи и сорвал длинную полосу кожи с его руки. Маленький белый платок окрасился кровью, весь мир окутался сонной дымкой, шум и гул заполнил все. Когда он открыл глаза, деревья и телеграфные столбы мелькали в маленьком окне. Бойд с трудом сообразил, что едет в поезде.

В семь часов вечера Бойд был уже на Лондонском вокзале. Тяжело раненых уложили в кареты, а Бойд и остальные, державшиеся я ногах, были размещены дежурным офицером по кэбам.

Бойд очутился в кэбе, которым правил веселый мальчик е рукой на перевязи. Ему приказано было ехать в третий Лондонский госпиталь, но у Бойда были другие намерения. Он без труда сговорился с мальчиком и в семь часов вечера уже звонил у собственной двери, через двенадцать часов после сражения. Как видно и в наш положительный век случаются чудеса.

Он на цыпочках вошел в комнату жены в ту самую минуту, когда сердце ее готово было разорваться от горя. Сиделка еще в передней расказала ему самую короткую и самую печальную историю в мере — ребенок родился мертвым. Он положил голову на подушку к Бетти, и щеки их тесно прижались друг к другу — даже слезы не могли упасть между ними.

— Вся жизнь еще впереди, дорогая, — сказал он наконец — все будущее — наше, и сколько работы и счастья предстоит еще нам.

С этого мгновения воспоминания его стали перескакивать от прошлого к настоящему.

Он, кажется, сказал ей что-то о разделе имущества, — как это могло случиться? Он вспомнил великий день заключения мира, и благодарственные молитвы, которые шептал на берегу Ипра. Эти молитвы повторялись в обоих письмах, которыми они обменялись на следующий день. Как же могли люди, писавшие друг другу такие письма, дойти до вражды? Как могла мелочная злоба проникнуть в их жизнь?

Я не знаю, о чем думала Бетти Норман, пока длилось великое молчание 1920 года. Душа женщины — тайна, подобная бездонному озеру. Это было озеро черной замерзшей воды, когда началось молчание, и кто может сказать, когда растаял лед и начали биться волны у берегов, и когда лилии распустились на его поверхности?

Наш век — век электричества и радио, но феи все же сохранили свои уголки на ветвях деревьев; они могут заглянуть в окно летящего поезда и перерезать телефонный провод, соединяющий нас со специалистами по бракоразводным делам, питью тончайшей паутины.

А если вы дадите феям целых две минуты для работы, что-нибудь непременно случится.

Один за другим загудели автомобили, внизу, на улице. Снова послышались крики разносчиков, топот тяжелых подков, шаги тысячи ног.

Молчание кончилось, и Англия снова закипела жизнью. Однако и в звуках и в движеньях чувствовалась какая-то разница, какая-то заглушенная йота: как будто весь мир шел на цыпочках, смягчая звук шагов, сквозь отблески высшего откровения, откровения смерти, ужасного, по славного прошлого.

— Я не могу говорить, — сказал Бойд — Я ничего не могу сказать.

— И не надо, — прошептала Бетти. — Только обними меня крепко-крепко.

Рассказ Э. П. Бутлера

МИК Фланнери, агент Междугородной Компании экспрессов в Весткоте, стоял за прилавком в своей конторе и негодующе ударял кулаками по прилавку.

По другую сторону прилавка стоял м-р Морхауз, злой, красный, весь дрожа от ярости.

Спор двух упрямых людей (а Фланнери и Морхауз были упрямы как дюжина верблюдов; Мик — потому, что он был ирландец, а Морхауз — из принципа) длился уже с полчаса и велся далеко не в парламентских тонах. А предмет спора мирно покоился на прилавке между обоими упрямцами. Это был самый обыкновенный ящик из под мыла, на котором вместо крышки была натянута проволока частыми рядами, образуя грубое, но довольно сносное подобие клетки. А в ней пара пятнистых гвинейских морских свинок меланхолично жевала листья салата.

— Делайте, что хотите, — кричал Фланнери. — платите и забирайте вашу посылку, или не платите и я уберу их обратно на полку. Правила есть правила, м-р Морхауз, и Мик Фланнери не для того тут поставлен, чтобы нарушать их… Да!

— Ах, вы, безнадежный идиот. — кричал м-р Морхауз. бешено суя в пос агенту тощую засаленную книжку, — да почитайте вы как следует ваши же собственные печатные правила: «Кролики домашние из Франклина в Весткот в хорошем ящике — 25 сентов за штуку».

Он швырнул книжку на прилавок. — Какого же вам дьявола еще надо? Разве это не кролики? Разве они не домашние? Разве они не в хорошем ящике? Ну?

И, задыхаясь от возбуждения, он начал шагать по конторе; потом вдруг повернулся к Фланнери и произнес, стараясь говорить спокойно:

— Кролики! Понимаете, кро-ли-ки!.. Двад-цать пять сентов за шту-ку! Вот здесь пара: один, два! Дважды двадцать пять-пятьдесят… пять-де-сят! Понимаете? Вот эти самые 50 сентов.

Флэннери не спеша открыл книжку, порылся в ней и остановился на семьдесят четвертой странице.

— А я не возьму эти 50 сентов — лукаво произнес он, — Вот тут и правило вам прописано: «Если агент (то-есть я, стало-быть) находится в сомнении, которое из двух правил применить, он должен выбирать то, которое выгоднее Компании». Вот! И в этом случае, м-р Морхауз, я нахожусь в сомнении. Может быть эти животные — кролики, может быть и домашние, но это могут быть и свиньи; а в таком разе мои правила говорят вот что: «Свиньи из Франклина в Весткот — 30 сентов штука». И насколько я постигаю арифметику, дважды тридцать — шестьдесят, а не пятьдесят. Да!

— Глупости! — завопил м-р Морхауз. — дикая нелепость! Поймите вы, идиотский ирландец, что правило подразумевает обыкновенных свиней, домашних свиней, а не гвинейских свинок.

Но Фланнери был непоколебим.

— Свиньи есть свиньи, — твердо сказал он, — гвинейские ли, датские или ирландские — это все равно Междугородной Компании и Мику Фланнери. Относительно их национальности мне разбираться не надо: этого в правилах нет. По мне, что голландские, что русские свиньи — одно. Свиньи есть свиньи, и все тут. Мик Фланнери поставлен тут для охраны интересов Компании, а не для того, чтобы говорить со свиньями на сорока языках, чтобы узнать, где они родились и кто их родители. Да!