Николай Великанов - Схватка в западне

Редкие снежинки белыми мухами кружились перед глазами. Любушка прикрыла Тимку бортами старого армячка, выпрошенного для нее Настей-сестрицей у старухи в Ургуе перед уездом в Махтолу. Хоть и ветхий армячок, а тепло в нем. От быстрой ходьбы Любушка взопрела. Замедлила шаг, оглянулась назад — далеко отмахала от высокого забора ероховского двора.

Из проулка вывернули подводы. Спереди, по бокам верхоконные. От лошадей валил пар, острый запах мыльного пота.

Передний всадник показался Любушке знакомым. Не по красногвардейскому полку — скорее по семеновскому плену. Она прижалась к забору. Тревожное чувство подсказало ей: от встречи с этим «знакомым» не ждать добра.

И тут она увидела Настю-сестрицу. В душе все заледенело: Анастасия еле плелась, она была в крови, простоволосая. Двое белоказаков грубо толкали ее прикладами винтовок.

Любушка вскрикнула.

Семеновцы не придали значения возгласу женщины, стоявшей с ребенком у двора, но Церенова, заметив подругу, вдруг преобразилась. Она кинулась к одному из тарантасов на высоких рессорах с кожаным верхом, где сидел в богатой шубе грузный, полнолицый человек, замахала руками:

— Изверг ты, господин Шукшеев! От дочери названой отказываешься… А Любовь Матвеевна так-то ласково про тебя говорила…

— Прочь! Прочь!..

Мужчина выхватил у возницы кнут, стал хлестать Анастасию.

Любушку зашатало — это же Елизар Лукьянович.

— Ирод проклятый! — заголосила Настя-сестрица. — Пропала Любовь Матвеевна…

— Ишь, еще Любовью Матвеевной величает. Дерьмо она, не Любовь Матвеевна, — гудел Шукшеев. — Погоди, доберусь до самозваной купеческой дочери, сучки большевицкой. Поглядим, как она у меня запляшет.

Любушку трясло. Она еще не успела как следует рассмотреть Шукшеева, но мысленно ясно представила его злое лицо. Что же делать? Как поступить? Кинуться ему в ноги, молить за себя и за Настеньку? Так ведь не смилуется. Уж кого-кого, а Елизара Лукьяновича Любушка хорошо знает.

Последние подводы прогромыхали в проулке, обоз полностью втянулся в махтолинскую улицу. Настя-сестрица и тарантас с Шукшеевым уже отдалились от Любушки больше чем на три двора, а жуткий Анастасиин голос все еще раздавался будто рядом:

— …Казак лихой меня вызволит… Я живучая… Уходить надо. Скорее… Казака искать нашего…

До Любушки наконец дошло — это ее Настя-сестрица уходить уговаривает. Это же она про Тимошу — казака лихого — кричит Любушке. Нужно бежать из села, искать партизан.

Откуда взялись сила и решительность. Любушка забарабанила в забор: может, добрые люди живут, не откажут в помощи. Почти в двух шагах отворилась калитка, из ограды показалась женщина.

— Тетенька, помогите, не дайте пропасть с малюткой. В лес бы мне тропку указали… Я не здешняя… Семеновцы искать скоро меня будут… Спасите нас с малюткой.

— О-ох, несчастная! Куда ж ты в тайгу с дитяткой-то?!

— Помогите, тетенька. Не дайте пропасть.

Прибывший из Таежной купеческий гужевой поезд остановился в Махтоле на ночевку. Вереница подвод и тарантасов вытянулась чуть ли не на всю длину станичной улицы. Пока поселковый атаман выяснял, откуда и куда движется обоз, изучал дорожные бумаги, большинство ездовых уже познакомились с хозяевами ближних дворов, загоняли в ограды повозки с бараньими тушами, сыромятью, мешками с зерном, распрягали лошадей, давали им корм, бежали обогреться в избы. Вскоре, кроме двух подвод, атаману некого было распределять на постой: поезд расползся по Махтоле. Поселковый махнул рукой писарю:

— Этих давай к Кондюрину и Улетову.

Тарантасы купцов еще раньше разъехались по богатым станичникам.

Шукшеевская повозка на высоких рессорах с кожаным верхом, сопровождаемая Савелием Булыгиным, подкатила к подворью Ерохова. Савелий соскочил с лошади, нырнул во двор. Немного погодя он вернулся с хозяином и прапорщиком Мунгаловым.

— Здорова дневали, — поприветствовал Шукшеева Ерохов.

— Здравия желаем! — козырнул Мунгалов.

Елизар Лукьянович с кряхтением, неуклюже выбирался из тарантаса.

— Позвольте помочь, — услужливо поддержал Булыгин купца, который одной ногой уже коснулся земли, а другую все еще не мог оторвать от подножки.

Когда тяжелое тело Шукшеева полностью сползло с высокой повозки, он наконец принял осанку перед Ероховым и Мунгаловым.

— Здорова дневали! — опять поприветствовал его Ерохов, но уже с поклоном.

Хмельное лицо прапорщика Мунгалова сахарно улыбнулось:

— Рады видеть вас, господин Шукшеев.

Елизару Лукьяновичу тоже бы надобно было улыбнуться, сказать какие-то приятные слова хозяину и прапорщику, но он только промычал озябло: «Тронут вашим радушием». Ему хотелось поскорее в тепло да водки пропустить для согрева души. И настроение бы поднять, испорченное неприятной встречей с арестованной Булыгиным крикливой бабой-большевичкой.

В дом Ерохова Шукшеев попал в самый разгар званого обеда. Войсковой старшина Редкозубов, розовый от еды и вина, сидел за столом без кителя. Он отчаянно работал челюстями, перемалывая зубами баранину. Сотник Трапезников держал перед собой крупный груздь на вилке и на все лады расхваливал хозяйку.

Мунгалов представил купца Редкозубову:

— Господин Шукшеев.

Елизар Лукьянович, увидев на спинке стула Редкозубова мундир с погонами войскового старшины, нашел-таки в себе силы улыбнуться.

— Имею честь собственной персоной засвидетельствовать вам свое почтение.

— Шукшеев… э-э-э, запамятовал ваше имя-отчество, — оторвался от баранины Редкозубов, поднялся, протянул руку купцу.

— Елизар, сын Лукьяна Саввича, — пожал Шукшеев руку войсковому старшине.

— Приятно, очень приятно!.. А я… э-э-э, Редкозубов Ипатий Евстафьевич, войсковой старшина войска Забайкальского. Служу при штабе его высокопревосходительства атамана Григория Михайловича Семенова.

Улыбка на лице Шукшеева расцвела ярче.

— Слыхал про вас, как же. Лестное мнение о вас в купеческих кругах, — сорвалась с его языка елейная ложь в адрес Редкозубова, о котором раньше он слыхом не слыхивал и сейчас видел впервые.

Редкозубов не остался в долгу:

— О вас… э-э-э, Елизар… э-э-э, Лукьяныч, мы тоже, если сказать по совести, много хорошего знаем. Вы — человек дела! Хозяин крепкий! Похвально, скажу вам, весьма похвально.

Сотник Трапезников назвал себя купцу и так же, как и Редкозубов, притворно польстил:

— Шукшеева знают в Забайкалье… Кого еще знать, как не вас.

Елизару Лукьяновичу поднесли вина. Он извинился:

— Не употребляю. А от смирновочки бы с холода — не отказался.

Ерохов принес бутылку, налил гостю. После водки Шукшеев совсем отошел от плохого настроения.