Борис Медовой - Тайна

Прошло минут сорок, прежде чем все трое пришли в себя и вылезли из разбитого самолета. Проваливаясь по пояс в снег, выбрались к обдутому ветром каменному уступу. Дела были плачевны. У Андрея вывихнута челюсть, у Саши сломана рука. Каштан не мог повернуть голову: малейшее движение вызывало боль.

Однако Пушкарь со вздохом заметил:

— Не будем гневить бога, ребята. Мы легко отделались. Могло быть и так, что черепков бы не собрали.

Угодили в самую глухомань. Оставаться на месте аварии, терпеливо ждать, пока их разыщут поисковые самолеты? Но шансов, что летчики заметят их в этой чащобе, очень мало. Да и вообще, лучше не сидеть, а двигаться, как бы это ни было тяжело.

— Вот так Цыпа! — засмеялся Каштан. — Ай да милашка! — И ни к селу ни к городу продекламировал:

— Ты что, спятил? — вяло поинтересовался Пушкарь.

— Просто я окончательно понял, что у меня на роду написано попадать в аварии и больницы.

— Ну до больницы еще надо доползти, — мрачно бросил Саша и посмотрел на свою руку, висевшую плетью.

Каштан и Климов зажали шинами руку Пушкаря и прибинтовали ее к шее. Затем Юрий перевязал Андрею голову, подтянув бинтами поврежденную челюсть, а тот, в свою очередь, туго забинтовал шею Каштана.

Сверяясь с компасом и картой, двинулись в путь. Шли медленно. Каштан сказал:

— Путешественник Моруэтт советовал, отправляясь в экспедицию, особенно вдумчиво подбирать своих спутников: ведь не исключено, что придется их съесть.

Спутники, однако, не откликнулись на это замечание.

Несколько часов продирались сквозь буреломы, одолевали крутые овраги и увалы. Когда наступила темнота, разожгли костер и провели около него ночь. С рассветом снова побрели.

Надо было выбраться из таежного массива, чтобы их могли заметить с воздуха. В том, что будут искать, не сомневались. И действительно, в полдень над ними пролетели вертолеты. Однако густые кроны деревьев помешали летчикам разглядеть в лесу троих людей. И еще дважды пролетали поисковики над тайгой. Но больше уже не возвращались. Парии приуныли.

Лишь во второй половине следующего дня после еще одной бессонной ночи с высокого каменистого обрыва они увидели закованное льдом русло могучей реки, которая петляла по днищу глубокой котловины. Это и была Цыпа.

Лица ребят почернели, обросли щетиной, глаза были воспалены, дыхание стало хриплым. А все же настроение поднялось: река неизбежно должна вывести к человеческому жилью.

Прошли еще сутки. Все были измождены до предела. Юрию казалось, что если он упадет, то встать уже не сможет. Однако злополучное невезение наконец кончилось: они вышли к одинокой избе, из трубы которой тянулся симпатичный дымок.

Хозяин избы, старый бурят с коричневым, изборожденным морщинами лицом, сидел, согнувшись, у печки, на полу и курил трубку. Когда в его дом ввалились трое обросших, перебинтованных мужиков, он зорко взглянул на них своими узенькими, как щелочки, глазами, вынул трубку изо рта и сказал:

— Иэй, шибко замерзли, ребята… Долго шли… Эро-план искал вас, однако?

— Нас, — кивнул Пушкарь. — Да вот — не нашел.

— Худое дело… Но да ладно. Бадма обогреет, кушать найдет. В Чиндалей отведет… — Старик поднялся. Он внимательно посмотрел на Андрея Климова, слегка прикоснулся сморщенными темными пальцами к бинтам на лице и спросил: — Морду побил, однако?

Андрей кивнул.

Старый Бадма вынул из висевших на поясе ножен клинок и разрезал бинты. Потрогал челюсть, пробормотал:

— Иэй, парень… Терпи мало-мало…

Он взялся одной рукой за подбородок Климова, а другой нанес неуловимо быстрый удар снизу. Андрей и вскрикнуть не успел, как что-то щелкнуло и челюсть встала на место.

— Вот спасибо, старина! — улыбнулся летчик.

— Лихо! — протянул Пушкарь. — Ай да Бадма! Может, и мне руку вправишь?

Старик осмотрел Сашину руку, снова забинтовал и проговорил:

— Больница надо.

То же он сказал и Каштану, прощупав его шейные позвонки.

Затем Бадма поставил на плиту чугунный котел и объявил:

— Чай будем варить.

Бадма притащил из сеней большой кус мяса кабарги и отправил его в котел. Затем всыпал туда же кастрюлю кедровых орехов, растолченных вместе со скорлупой. Пока вода закипала, вынул брус зеленого прессованного чая, рассек его на несколько кусков и бросил в котел. Затем положил в кипящий бульон-чай круг замороженного молока, кружку топленого масла, две горсти муки…

Наконец Бадма расставил пиалы и пригласил за стол «мало-мало попить чайку».

Как бы ни называлось это необыкновенное, обжигающее варево, парни пили его с наслаждением, чувствуя, как вместе с ним вливается живая энергия. Горячо запульсировала кровь, отступили усталость и боль.

А старый Бадма подливал им еще и еще.

— Давай, давай. Чай надо много пить. Болеть не будешь.

Потом раскатал на полу войлок, и парни, повалившись на него, мгновенно заснули.

Едва рассвело, старик разбудил их:

— Иэй, парни! На Чиндалей пора ноги тащить!

Бадма шел впереди по тропе между величественными кедрами и лиственницами. Двигался он легко, быстро, каким-то особенным пружинистым шагом. За ним гуськом тянулись парни.

Заиндевевшие деревья отливали серебром. На хвойных кронах искрились ослепительно белые хлопья снега.

Тайга кончилась внезапно.

Не было постепенного перехода от густого леса к редкому. Таежная чащоба обрывалась будто отсеченная мечом.

Впереди расстилалась заснеженная долина с плоскими сопками. По долине шагали опоры линии электропередачи и вилась дорога. У покрытого льдом озера — густая россыпь домов. Должно быть, это и был Чиндалей. Бадма подтвердил:

— Иэй, Чиндалей! Наш бурятский улус. Совхоз шибко богатый. Самый лучший в нашей республике.

Директор совхоза седоволосый Цырен Галсанович Очиров крепко пожал парням руки и с улыбкой сказал:

— Слава богу, живы! А то из-за вас такая кутерьма поднялась. Я сейчас же сообщу по радио вашему начальству, что вы все на ногах. Только носы расквасили.

— Если б только носы, — уныло заметил Пушкарь.

Бадма стал быстро говорить что-то по-бурятски. Очиров нахмурился.

— У вас, оказывается, серьезные травмы? Давайте-ка, друзья, живо в больницу! У нас там превосходный персонал. Вылечат в два счета.

Голый каменистый остров. И нет на нем ни единой человеческой души. Только тысячи птиц взмывают в воздух и, шурша крыльями, в тревоге уносятся куда-то вдаль. Что их напугало? Остров медленно таял, и сквозь оранжевое марево проступали беспокойно мерцающие волны. Они издавали странную басовитую мелодию, будто кто-то вытягивал из виолончели единственную и бесконечную ноту.