Виктор Киселев - Золотой водопад

Ответ на радиограмму профессора Котова пришел на второй день:

«Полное имя Голикова — Тихон Петрович, Шмидта — Фридрих Иоганн Карлович.

Приближалась осень.

В природе чувствовалась скованность, сонливость перед осенней вспышкой, когда березы и осины в последний раз взметнут яркое пламя листвы, разнесут огненное зарево по всему лесу, забрасывая его багрянец на высокие кроны сосен, на пологие плечи елей, к подножию порыжевших лиственниц. Долго еще будет бесноваться холодное лесное пламя, обретая силу при малейшем дуновении ветра, и только дожди, вездесущие дожди постепенно собьют с хвойных деревьев прилипшие к ним языки пламени, зальют ползущий по траве и кустарнику огонь, втопчут его в вязкие мхи, забросают корой, хвоей, сучьями…

Двое идут по лесу, не придерживаясь тропы. Сухой репейник цепляется за одежду, цветочная пыльца оставляет на ней желтые полосы.

На невысокий пригорок девушка взбегает первой, останавливается на нем и, сдернув с шеи косынку, машет ею, привлекая своего спутника.

— Сюда, Дима! — кричит она.

Как трудно привыкать к своему новому имени.

— Сейчас, Танюша, — наконец откликается Дмитрий. Не торопясь подняться на пригорок, он стоит спиной к его подножию и не сводит глаз с лесного окоема, вглядываясь в непроницаемую, плотно сдвинутую стену леса.

— Отсюда шли семеновцы, — восстанавливает он в памяти рассказ Губанова. — А там, на пригорке…

И вот он на вершине склона рядом с Таней, милой сестренкой, проводницей к забытому партизанскому окопу.

Перед ними яма, густо поросшая травой, которая ничем не напоминает военный окоп. Будто вывернуло здесь ветровалом сосну вековую вместе с корнями, обнажилась земля, да ненадолго. В первую же весну принес сюда ветер семена разнотравья, и зацвела розовым первоцветом плодородная земля.

А вот и сарана.

Словно капли крови среди сплошных зарослей голубого востреца, горит алая сарана, как в той старой легенде, по которой растет сарана только там, где люди пролили кровь свою в борьбе с несправедливостью.

Твоя кровь и кровь друзей твоих, Дмитрий Дремов, на вьющихся локонах сараны. Десятки лет питает ваша кровь, словно живая вода, корни и стебли цветка. И никто не смеет сорвать или сломать его, как не смеют забыть подвиг героев.

Саперной лопаткой Дмитрий осторожно снимает растительный покров со дна окопа, не задевая цветка. Стреляные гильзы, медная пряжка, дужка солдатского котелка — вот все, что земля подарила молодому искателю. Металлические предметы нагрелись на солнце. Дмитрий чувствует их теплоту. Кажется, что они через десятилетия пронесли и сохранили тепло человеческих рук, горячие прикосновения своих владельцев. А среди них был и дед Дмитрий.

Глубже копай, Дмитрий Дремов! Как ни тяжело было твоему деду, партизану Дремову, прятать свое сокровище, нельзя было не скрыть его от случайных людей. Знал он, что рано или поздно вырастет молодое поколение, вспомнят о героях гражданской войны, каждую пядь земли, политую кровью отцов, как святыню поднимут и перенесут в музейные залы. Вот тогда и откроется им тайна золотого водопада, скрытая в земле.

— Дима, ой, что это? — спрашивает Таня, увидев блеск стеклянного горлышка бутылки.

Дмитрий разбрасывает рыхлую землю, и вот драгоценная находка перед двумя парами любопытных глаз. Бутылка, и в ней что-то запрятано.

Профессор думал сосредоточенно и долго, переводя взгляд с копии изображения, сделанного Игорем в старом зимовье, на тетрадочный листок с радиограммой, сообщающей имена Голикова и Шмидта, перебирая в руках таежные находки Семена Сумкина. Сомнений не оставалось — загадочные буквы расшифровывались просто: «Т. Г.» — это Тихон Голиков, а черточки и полукружья при соединении их между собой давали немецкие буквы FSCH, что соответствует инициалам Фридриха Шмидта. В зимовье жили служащие купца Лопухова и в память о пребывании в тайге вырезали на стене свои инициалы.

Бесплодный прииск у ручья также, по всей вероятности, открыли они, только значительно позже, когда вторично пришли в тайгу в сопровождении красноармейцев Грекова и Задорожного и проводников братьев Дремовых. Солдатская пуговица могла принадлежать одному из красноармейцев, клеймо на гильзе подтверждало, что оно сделано в первые годы Советской власти, а вот коробка из-под табака была явно дореволюционного происхождения.

Где-то здесь неподалеку разыгралась трагедия-братья Дремовы убили своих спутников, чтобы самим безраздельно завладеть отцовским кладом. Но, значит, и клад где-то здесь, недалеко. Весь следственный материал по делу братьев Дремовых был знаком Максиму Харитоновичу еще задолго до того, как им заинтересовался Костя Голубев, и это позволяло ему легко ориентироваться в исторических событиях. Вот сейчас встать и рассказать обо всем приунывшему Головину, этим славным ребятам — Сашку и Игорю. Но что- даст им этот рассказ, кроме новых сомнений? «Дремовский клад» как был, так и остается загадкой. Реальны только горы пустой породы, гиблое старательское место. И неизвестно еще, на верном ли пути стояли Голиков и Шмидт? Может быть, зря они сложили свои головы, коли их убийцам не удался золотой фарт?

В раздумье ходит и Головин. «До каких пор будет продолжаться эта бессмысленная авантюра? — думает он, искоса поглядывая на одиноко сидящего профессора. — Каждый день подвергать себя опасности, а ради чего? Допустим, что мы нашли стоянку Голикова и Шмидта. А что дальше? Ведь разработки не дали ни грамма металла. Неужели профессору не ясно, что эти заброшенные прииски уже принесли разочарование какой-то одной из старательских партий, каких было десятки, зараженных дурацкой легендой о «дремовском кладе». Видимо, люди также натолкнулись на голиковское зимовье и, зная (после суда над братьями Дремовыми), что где-то в ручье около зимовья скрыто богатство, решили перерыть всю землю и делали это с воловьим упорством, лишь бы отсрочить горькое разочарование в своих неудавшихся потугах на обогащение».

— Сашко! — неожиданно услышал Головин страшный вопль Игоря. — На помощь! С Максимом Харитоновичем неладное.

Профессор лежал на боку с поджатыми ногами, одну руку приложив к сердцу, а второй разгребая мох и царапая землю. Глаза его то закрывались, то открывались, виновато поглядывая на окружающих, как бы моля не осуждать его за то, что он, руководитель экспедиции, первым не выдержал суровых испытаний.

— Скорей делайте ему искусственное дыхание, распорядился Головин.

Студенты, готовые исполнять любой приказ ради спасения профессора, бросились к нему, Игорь расстегнул пуговицы вязаного жилета. Сашко попытался распрямить ноги больного, уложить его на спину.