Абрахам Меррит - Мир приключений, 1929 № 05-06

— Стоп моторы!

Частая дробь подошв обрадовавшихся людей по железному трапу. Все вдруг сразу вспоминают, как невыносимо хочется курить. Тарахтят спичками, просыпают махорку, с оглоблю свертывают козьи ножки, набивают трубки.

— Пф-ф-у-у! От-то, как славно!

Море играет мириадами бликов. Золотой шар солнца неохотно закатывается за ясный горизонт, забегая за облака малиновым пожарищем. С моря тянет запахом меда от прелых морских растений. Блаженно дышат уставшие груди. Люди благодушно поругивают черную неуклюжую мину. У орудий завозились артиллеристы. Как спокойно, словно, не было ничего полчаса назад!

Рявкнули залпы орудий и дернуло вечерний тихий воздух… Чудовищный взрыв. Осколки мины падают в воду, черный дым низко стелется по спокойному морю.

Через полчаса опять зарычали дизеля на «Ерше», опять стелилась за кормой дорога забортной струи. Улюлюкая, «Ерш» протяжно завыл сиреной.

Впереди вставали желанные берега.

Рассказ М. Ян

Иллюстрации М. Пашкевич 　

«Любит жизнь — не боящийся смерти»　

Широкогрудые волы и длинногорбые верблюды скрипели на полях деревянными сохами-омачами, взрыхляя застоявшуюся за зиму землю. Арыки чистились, подготовлялись к жаркому лету. Взмахи тяжелых блестящих мотыг — китменей прорезали воздух, наполненный скрипом арб, везущих тополевые бревна, воплями ушатых ишаков, шумом падающей воды. Под бирюзовым куполом азиатского неба отовсюду несся пестрый гул начавшейся весны.

Самид беден. Был он и батраком — чайрикером, возил хлопок на арбах, служил в чай-хане. А теперь вот — печет лепешки в глиняном котле, опрокинутом над огнем.

Садатхон — дочь Абдыра, возчика па арбе — арбакеша. Стар отец и сух, как саксаул в Кызыл-Кумах. Ездит на арбе, возит хлопок и клевер из кишлака за семьдесят верст в Самарканд. Сыновья — Мамед и Ильмиз, работают в поле. А старший — Богадур — ушел служить к благочестивому ишану, стал его учеником — мюридом, носит длинную бороду и шелковые штаны в зеленую полоску.

Самид любит тень Садатхон. Садатхон любит смуглость фигуры Самида. Но сейчас весна — Абдыру нужны деньги на посев, — просит, а откуда их достать? — Просит он за Садатхон: семь мешков риса и три овцы. Где же бедняку лепешечнику заплатить семь мешков риса и три овцы!

Есть жеребец у Самида, не такой, как здешние. Подарила ему жеребенка золотистая хромая кобыла с перебитой пулей ногой, брошенная басмачами, когда Самид с кзыл-аскерами [2] Кзыл-аскер — так в Туркестане называют красноармейцев, «Красные солдаты». догонял их в горах Агалыка. Что делать кзыл-аскерам с хромой бешеной кобылой, прыгавшей на трех ногах? Ну, — пристрелили, а жеребенка взял Самид. Еще мальчишкой видел он той масти, что была кобыла, — жеребца у Чарджуйского бека, среди других десяти жеребцов всех мастей. Были они прикованы на цепи, и вторая цепь шла от задней ноги к столбу. Храпели, ворочали налитыми кровью глазами, когда подходил незнакомый.

Вырос Тохтыр высокий, сухопарый, рыжий, как песок, с черными ногами, черной гривой и хвостом. Маленькая голова с приплюснутыми ушами на крутой длинной шее. Вот уже скоро два месяца, как держит его Самид в темной конюшне позади своего маленького дома. Отказывает себе в пригоршне плова — кормит жеребца жирным овсом прошлогодним, зерном ячменным, саманом [3] Саман — месиво из рубленой соломы. с кукурузой. На улицу, на проводку, выводит его Самид только вечером, потухшей ночью и, не оседлывая, вскакивает на широкую спину. Медленным ровным шагом выводит его часа два. А потом, сжав бока и отпустив поводья, летит… летит, обгоняя неповоротливые, скулящие пересохшими колесами арбы, и пугая встречных запоздалых купцов. Тохтыр рвет землю подковами, острыми и злыми как клыки кабана, и кажется, что в неостановимом беге обгонит мелькающую по дувалам серую лунную тень…

Вечером вышла Садатхон за калитку. Остановилась. Скинула душную паранджу [4] Паранджа — сетка из конского волоса, которой узбекские женщины закрывают себе лицо. . Хочется чистого воздуха, свежей ночи… У отца денег нет, засевать нечем… А Мансур Асанбеков сватается… Два верблюда дает, рис… Отец старый… Угрюмо молчат братья. А тот, что в мюриды ушел, говорит: «Следуйте по стопам Аллаха и воздаст!» А сам в штанах шелковых…

Через неделю кобкара [5] Кобкара — скачка до определенного места с козлом в руках, причем победившим считается вырвавший у других. . Через неделю Самид поскачет… Ведь Султан-ходжа за первого козла верблюда выставил! А верблюдом можно посев поправить…

В чай-хане огоньки… Слышно дрожанье дутара. Чей — то голос поет:

— Каранги гиджелер… Коуб тутмак якты гюн… [6] «Темная ночь всегда догоняет светлый день». Песня тревожит душу. Садатхон плачет. Прислонилась к двери карагачевой. Слушает. Столбики пыли поднялись над дорогой. Мягко хлопнули подковы по земле. Темный силует заслонил звезды…

— Садатхон! Горлица… — шепчет Самид. — Скоро кобкара. Смотри! — нажал ногами бока жеребцу и в прыжке исчез… Дикое ржанье прокатилось и стихло… Брехнули собаки… Топот затих. Повернулась и скрылась. Скрипнул засов, и тишина залилась звоном цикад и арыков.

Каждое утро и вечер кричит бидана— певчий перепел. Каждое утро и вечер отмеряют один день. Уже шесть дней и сегодня кобкара. Рано поднялся Самид. Быстро прошел к Тохтыру, вывел его к арыку. Первый раз за два месяца конь увидел солнце, чуть поднимавшееся из-за вершин Агалыкских гор… Почуял конец заточения в темной конюшне… Радостно фыркая, бил Тохтыр широким кованым копытом, играя, кусал Самида за плечо… Все его тело было свежо и подтянуто, как струна на дутаре.

Не кормя жеребца, Самид наложил на его холку вышитый войлочный потник, легкую накидку из серой адрясы и потом горбатое седло с выгнутой лукой и короткими стременами. А сверху положил волосяную подушку и затянул тройным ремнем. Привязав Тохтыра к подкове, вбитой в навес, Самид одел простой яркий керкинский халат и затянул голову красной чалмой. Снял со стены треххвостную нагайку — единственное оружие, которое разрешается употреблять на кобкаре, вышел и, легко перекинув тело, оказался в седле. «А Садатхон? Будет ли она? Садатхон, имя которой означает счастье, принесет ли она его Саииду?» Тохтыр недовольно топтался на месте, приседал на задние ноги и пугался качающихся тений от тутовых дерев. Осторожно, сдерживая коня, Самид выехал тропинкой на большую дорогу.