Василий Стенькин - В осажденном городе

Всякий раз, перед тем как приступить к допросу, Земсков заходил на несколько минут к Ивану Егоровичу Егорову или приноравливался вместе с ним идти на работу.

Иван Егорович рассказывал о том, как он, рядовой рабочий вагоно-обозного завода, осваивал грамоту революции. Его воспоминания об Октябрьских событиях в Петрограде были захватывающе интересными. И хотя Егоров не имел большого опыта чекистской работы, он, должно быть, пролетарским чутьем успешно постигал ее методы. Земсков очень нуждался в добрых советах Ивана Егоровича.

Сегодня Егоров был в отличном расположении духа, и Сергей воспользовался этим: задал вопрос, который интересовал его, наверное, с момента прихода на работу в комиссариат.

— Иван Егорович, какими качествами должен обладать чекист? — спросил Земсков, усаживаясь около стола, сколоченного из некрашеных, но хорошо отполированных локтями досок, за которым работал в тюрьме Егоров.

Иван Егорович по привычке потер лоб кончиками пальцев.

— Очень многие качества нужны чекисту. Даже не знаю, что назвать первым.

— А вы назовите, скажем, пять самых необходимых черт.

— Хорошо! Загибай пальцы. Честность, сдержанность, вежливость. И пожалуй, самое главное — большевистская идейность. Достаточно исключить одно из этих качеств — и нет настоящего чекиста.

— Извините, Иван Егорович, но разве можно быть вежливым с врагами революции?

— Обязательно! Ничто так не обезоруживает обвиняемого, как вежливость следователя… Феликс Эдмундович подчеркивает, что нужно не только вежливо, но бережно относиться к арестованному: гораздо вежливее, чем к близкому человеку… Ты кого собираешься допрашивать?

— Поручика Евграфова.

— Человек он любопытный. Копни поглубже его жизнь, что привело его в «Союз»?

Грубостью Сергей и раньше не отличался, но иногда напускал на себя строгость, холод официального тона.

Ввели Евграфова. Он остановился у порога, руки сцеплены за спиной. Долговязый, нескладный.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил Земсков, указав взглядом на табуретку, прикрепленную к цементному полу железными скобами.

Евграфов сел, длинными пальцами взял папиросу из протянутого Сергеем портсигара, закурил. Поручик строил догадки: чем вызвана такая любезность следователя?

— Расскажите, Евграфов, о своей жизни.

— Не понимаю, какое отношение имеет к делу моя жизнь, — сказал поручик, краснея; поперхнулся дымом и закашлялся.

— Просто по-человечески хочу разобраться, как вы дошли до нынешнего состояния.

— Извольте. С чего начать?

— С самого начала.

— Хорошо. На белый свет я появился в Зубриловском имении Голициных двадцать восемь лет тому назад, — начал Евграфов в тон, каким задан вопрос. — Нет, я не княжеского роду. Мой отец, разорившийся помещик, служил смотрителем в усадьбе Голициных… Не приходилось бывать там? При случае побывайте: места изумительно красивые. Большой старый парк, невдалеке Хопер, лесные овраги и пригорки. Детство — самая радостная страница моей жизни. Особенно хорошо было летом: из Петрограда и Москвы съезжались городские внуки и племянники. Среди них было немало моих сверстников. Парк населялся пиратами, индейцами, лешими и снегурочками… Потом учился в гимназии, что на углу Никольской и Троицкой. Когда мне было пятнадцать лет, где-то под Мукденом в звании штабс-капитана погиб отец. Закончил гимназию, Казанское военно-пехотное училище, затем кормил вшей в окопах. В декабре шестнадцатого получил ранение, два месяца провалялся в лазарете и был отпущен домой. Жил у матери, пока не проели ее скудные запасы…

— Почему вы не прошли регистрацию, как бывший офицер?

— Я уже был членом «Союза», и мы решили уклониться от явки на регистрацию. Если признаться честно, не по каким-нибудь высоким соображениям, а просто из трусости.

— Чего же вы боялись?

— Одинаково боялись и расстрела, и призыва в Красную Армию. Воевать против бывших сослуживцев мы не хотели.

— Какие мотивы побудили вас вступить в контрреволюционную организацию?

— Вначале — нужда. В первых числах мая я случайно встретился в городском саду с поручиком Гореловым. Он спросил, как я живу. Я честно признался, что голодаю. Горелов под большим секретом сообщил: группа офицеров объединилась для совместной борьбы с большевиками. Если я примкну к ним, они окажут мне материальную помощь. Я рассудил, что терять мне нечего, и принял предложение Горелова. Позднее, когда стали тайно встречаться и обсуждать меры борьбы с Советской властью, мы все больше распаляли в себе злобу и ненависть к большевикам…

Евграфов опять покраснел и замолчал, видимо, невольное признание смутило его.

В то же самое время Егоров допрашивал поручика Горелова. Будучи до конца преданным делу революции, Иван Егорович хотел понять, на что надеялись оторванные от народа офицеры, поднявшие руку на Советскую, на народную, власть.

— Ваша организация — горстка отчаявшихся, потерявших стержень, как вы верно выразились, офицеров. За вами наблюдали тысячи людей, которым чужды ваши цели. Скажите, вы искренне верили в успех организации?

— Если бы не верил… Впрочем, какое это имеет значение?

— А все же? На что вы рассчитывали?

— На приход Добровольческой армии и отчасти на возвращение легионеров. В этом случае мы захватили бы ключевые позиции в городе: губсовет, телеграф, пороховые склады…

— Что же реально успела сделать ваша организация?

— Вели агитацию, распространяли листовки, готовили оружие… Обо всем этом я уже рассказывал.

— Есть ли эсеры в вашем «Союзе»?

— Не знаю, — сухо ответил Горелов, явно не желая говорить правду.

— Следствие по вашему делу закончено, — объявил Егоров после минутной паузы. — Нет ли жалоб на следствие?

— Нет. Справедливость и гуманность — те качества, которые ценятся даже у врага.

Осенью восемнадцатого года в Пензенской губернской тюрьме скопилось большое число заключенных: одни ждали решения суда, другие отбывали положенный срок наказания. Там были грабители, спекулянты, фальшивомонетчики, хулиганы… Вместе с уголовными преступниками содержались арестованные участники кулацких мятежей и члены контрреволюционной организации «Союз русского народа», в отношении которых еще велось следствие. Камеры были переполнены до отказа.

Начальник тюрьмы Шмаков и его помощник Преображенский — оба бывшие офицеры царской армии — преступно халатно занимались своими служебными обязанностями, пьянствовали на глазах у подчиненных и, естественно, разложили дисциплину среди тюремной охраны. Бдительность надзирателей была слабой: продуктовые передачи не проверялись, в нарушение инструкции заключенных выводили на прогулку партиями. Беспечностью и расхлябанностью охраны воспользовались заправилы уголовного мира. Они получили оружие с воли и стали готовить массовый побег заключенных из тюрьмы.