Касым Кайсенов - Партизанской тропой

— Руки вверх! — крикнул Попов.

От неожиданности фашисты так растерялись, что не могли даже поднять рук, хотя наша партизанская команда была им очень хорошо известна. Дед Михаил поднялся с пола, выхватил винтовку из рук одного немца и несколько раз крепко двинул его прикладом.

Фашистов разоружили, связали и заперли в погреб. Дед стерег их до темноты. А когда в селе затихло, мы вывели их в поле и расстреляли. Простившись с дедом Михаилом, мы отправились в соседний Мироновский район, где ждали нас другие партизанские дела.

Темная, глухая камера-одиночка. Светловолосому юноше-узнику можно дать и двадцать и тридцать лет. Он молод, но месяц заточения в фашистской тюрьме, пытки сильно изменили его внешность. И не только внешность. Движения его нервны и порывисты. И лишь горящие глаза говорят о могучей, скрытой до времени душевной силе.

Вот он срывается с места, подбегает к дверям, прислушивается. За дверью — голоса немецких часовых. Взгляд его падает на маленькое тюремное окошко с толстой железной решеткой. Долго смотрит он на него, потом сердито отворачивается, с сожалением покачивает головой.

Ржаво скрипнул тяжелый замок. Узник обернулся, но не встал. Дверь отворилась, вошел громадного роста, широкоплечий гестаповец. Он что-то рявкнул. Юноша вышел в коридор.

— Партизан! Большевик! — прорычал немец и больно ударил его.

Серая овчарка на поводке, словно подражая хозяину, злобно зарычала. Юноша с ненавистью посмотрел на пса и на немца.

Его и других узников вывели во двор. Прошло довольно много времени, прежде чем широко открылись большие тюремные ворота. Во двор въехала легковая машина, за ней — два крытых брезентом грузовика. Узников быстро выстроили в шеренгу, проверили по списку и рассадили по машинам.

— Здравствуйте, товарищи, — поздоровался юноша с попутчиками. — Друзья, не знаете ли вы, куда нас везут?

Никто не ответил. В темноте он не мог видеть лиц товарищей по несчастью, и от этого ему стало как-то не по себе.

— Почему молчите? — опять спросил он.

— Тише, нас подслушивают… — тихонько отозвался кто-то.

Машины тронулись, заревели моторы.

— Нас везут в харьковскую тюрьму. Мы отправились на юго-восток, — сказал кто-то тоненьким голосом.

— Нет. Мы едем на запад. Нас, по-моему, везут в Киев…

— Нет, друзья, нас везут на расстрел. Не успокаивайте себя. Нас ждет смерть, и если мы ничего не придумаем… Я месяц был в ахтырской тюрьме и не смог убежать, Не представлялось случая. А сегодня мы во что бы то ни стало должны бежать, — твердым голосом проговорил юноша.

Алексеенко Григорий Давыдович — комиссар партизанского отряда.

Это был Григорий Давыдович Алексеенко — командир небольшого партизанского подразделения, созданного в селе Ахтырка, уроженцем которого он был. Однажды в неравной схватке фашисты захватили раненого юношу и посадили в тюрьму. Его жестоко пытали, но ничего не добились, и вот сейчас вместе с другими патриотами везли на расстрел.

— Родные мои, — опять заговорил Алексеенко. — Видите, машина свернула с тракта. Мы едем в сторону Ворсклы.

— Сильная охрана. Как же мы убежим? — вырвалось у кого-то.

— Брат мой! Неужели ты не рискнешь? Все равно убьют. Чем пассивно ждать смерти, лучше попытаться спастись, — убеждал Алексеенко. — Я знаю эти места. Бежать надо к Белым пескам, в сторону реки.

В машине притихли. Почти никто не верил в возможность побега. Некоторые надеялись, что все обойдется: в тюрьму, а не на расстрел везут их. Но Григорий Алексеенко твердо знал, что ожидает узников, и продолжал:

— Как только выйдем из машины, я свистну. По этому сигналу — всем бежать врассыпную, Я уверен — многие спасутся. Местность здесь кругом песчаная — на машинах за нами не смогут гнаться. Кто переплывет реку — спасен! За речкой, вы сами знаете, начинаются леса. Там — партизаны.

Снова тяжелое молчание, Каждый хочет спастись, каждый мысленно прощается с жизнью.

Машину последний раз тряхнуло на кочках, и она остановилась. Раздалась отрывистая команда, людей стали выгонять из кузова. Алексеенко слез с машины последним. Проходя мимо товарищей, кивнул им в сторону темной просторной степи.

Палачи приказали строиться обреченным на краю глубокой ямы, Алексеенко огляделся, и сердце его тревожно забилось. Часть конвойных замешкалась у первой машины. Самое время подавать сигнал. Сунув два пальца в рот, он пронзительно, по-разбойничьи, свистнул и кинулся бежать. Охрана на какое-то мгновение опешила. Это спасло многим жизнь.

Алексеенко бежал в сторону Ворсклы. Сзади раздавалась стрельба, крики, злобный лай собак. Пробежав метров триста, он задохнулся и, обессиленный, упал на песок. Прячась за бугром, оглянулся и увидел троих преследователей.

С трудом заставил он себя подняться и снова бежать. Увязая в рыхлом песке, добрался до берега реки и свалился, настигнутый пулей. Ему прострелили левое плечо. Алексеенко пополз к воде. Вот и река! Некоторое время он ничего не слышал, кроме шума воды. Придя в себя, поплыл к противоположному берегу. Мучительно долго тянулось время. Наконец показался берег, а на нем… враги! Алексеенко поплыл дальше, вниз по течению. Легкая волна выкинула его на отлогий берег, и снова вокруг слышалось жужжание пуль.

Но Алексеенко был уже в кустах. Превозмогая боль в плече, он упрямо полз и полз. Впереди была свобода, друзья-партизаны, родные советские люди!

Так появился Алексеенко в нашем партизанском отряде. А вскоре к нам добрались и те, кого не настигли пули фашистских карателей в ту страшную ночь. Все они стали отличными бойцами, беззаветно сражались с врагом.

Лагерь для военнопленных окружен четырьмя рядами колючей проволоки. Высота каждого ряда около четырех метров. На ночь в проволоку подается ток высокого напряжения. На вышках вокруг лагеря день и ночь стоят немецкие часовые с автоматами и пулеметами. Лагерь охраняется и с наружной стороны. Там беспрерывно патрулируют немецкие автоматчики.

Внутри лагеря вдоль южной стены глубокий, около двух метров, ров. Сюда сбрасывают трупы военнопленных, которые ежедневно десятками погибают от голода, болезней и жестоких побоев. В лагере построена высокая труба. К ней приставлена лестница, по которой гонят раздетых догола людей. Потом их сбрасывают в трубу.

В центре лагеря три длинных барака. Они набиты до отказа, и многие военнопленные ютятся под открытым небом, на сырой земле. Разутые и раздетые, опухшие от голода и побоев, люди едва передвигаются. Кажется, достаточно легкого дуновения ветра — и они упадут. И они действительно падают, и многие уже не встают.