Михаил Ляшенко - Из Питера в Питер. Повесть

- Отличное начало, - прокомментировал в темпе Лифшиц. - Будем считать официальную часть законченной. Приступим к деловым переговорам. - Он сделал паузу, посмотрел на Ларьку, на Аркашку, на Гусинского, потом - в зал. И сообщил уже без улыбки: - Придется ехать в Америку, товарищи. Никуда не денешься.

Он понимал, что за секундой гневной тишины поднимется невообразимый крик и быстро подошел к краю сцены, протягивая руку:

- Ша!.. О вас знают не только товарищ Луначарский, но и товарищ Ленин! Так что ведите себя прилично… Хотя Соединенные Штаты нас не признают, в Нью-Йорке у Советского правительства есть свой представитель, товарищ Мартенс. Все будет олл райт! Никаких шпионов… А если кто-нибудь посмеет задержать вас, питерских и московских ребят, мы поднимем на весь мир такой хай, что господам империалистам станет тошно!..

Майкл Смит осторожно нагнулся над миссис Крук.

- Это поразительно! - сказал он тихо. - Ему верят!.. - И добавил, словно капнул ядом: - А вам - нет…

Все же на этом переговоры между мистером Круком и Ларькой не кончились. Ларька заявил:

- Ребята не хотят больше иметь дела ни с Майклом Смитом, ни с Валерием Митрофановичем.

Несколько опешив, Джеральд Крук попытался объяснить, что на такую деликатную тему как-то неловко вести переговоры в присутствии сотен ребят и тех же Смита с Валерием Митрофановичем. Ларька не понимал, что тут неудобного, ему казалось, что напротив - пусть все слушают!

Лифшиц предложил:

- Давайте отменим голодовку. Поедим как следует. И мистер Крук и наш товарищ Илларион пусть посовещаются, извините, на голодное брюхо. Я думаю, они быстро договорятся…

Утром шестнадцатого июля 1920 года японский сухогруз «Асакадзе-мару», приняв на борт несколько сотен ребят и сопровождающих их лиц, готовился к выходу из Владивостокского порта. Позади осталось самое сложное - погрузка на судно.

Порт осаждали тысячи беженцев со всей России. Они спасались от разгневанного народа, от бурь революции. Разъяренная толпа, которая никак не могла добиться посадки хоть на какое-нибудь судно, поносила японцев, американцев и пуще всего детей, которые, понурясь, сбившимися рядами проходили на «Асакадзе-мару». Мгновенно разнесся слух, что это последнее судно в обетованную Америку, что больше кораблей не будет, что этот сухогруз - единственный шанс удрать от большевиков… На секунду Мише Дудину показалось, что он видит тех толстопузых, которые пытались целоваться после ночи, когда японцы расстреливали рабочие кварталы Владивостока. Но еще ближе, приплюснутый к железным перилам воющей, извергающей потоки ругани толпой, стоял взъерошенный, с сумасшедшими глазами Валерий Митрофанович и визжал, потрясая кулаками:

- Почему американцы не выбросят за борт этих красных щенков? Кто нужнее Америке - они или я?..

От Валерия Митрофановича ребята отделались, Круки пошли им навстречу. Но Майкл Смит был на борту «Асакадзе-мару», ехал с ними в Америку…

Там, где шла разгрузка прибывших в порт грузовых судов, сохранялся рабочий порядок. Казалось, что там никому нет дела до уходящего японского сухогруза с ребятами… Но когда «Асакадзе-мару» дал прощальный гудок, грузчики на минуту оставили работу. Маленький человек в брезентовой робе, в котором Ларька, а потом и другие ребята, не веря своим глазам, узнали Джерома Лифшица, ухмыляясь, поднял вверх кулак. Грузчики последовали его примеру. И тогда, завопив от восторга, изо всех сил вытягивая вверх руки с судорожно сжатыми кулаками, все, даже девчонки, едва не плача от радости, ринулись к борту, прощаясь со своим другом…

Через два часа «Асакадзе-мару» вышел в открытое море. До последней минуты ребята толпились у бортов, следили за тающим берегом. И долго еще пытались уверить, что видят землю, даже когда ее нельзя было рассмотреть в бинокль…

Никто из них никогда не плавал дальше питерских пригородов, разбросанных по Финскому заливу. Никто даже не поднимался на палубу такого большого корабля, как «Асакадзе-мару».

В первый день ребята двигались мало, больше смотрели… На сизо-зеленую пустыню воды, непривычную, странную… У нее не было ни начала, ни конца; пенистые бугры вскипали за бортом, доплескивались холодными брызгами, будто невидимые руки хотели достать ребят… Катя негромко, чтобы не подслушало море, говорила Тосе и Ларьке:

- Вот и никого на свете нет, только наш корабль… Как на другой планете.

Рассматривали море вглубь… Туман разошелся, поднялся легкий ветер, море заворочалось тяжелее, но в его таинственной глуби было тихо, грациозно проскакивали тонкие, как лезвие, рыбки, десятки их сворачивали туда и сюда по неслышной, чьей-то команде. Дальше вглубь было еще темнее, настороженней, будто там таилось главное морское чудовище. Командовало рыбками. Присматривалось, прицеливалось к кораблю…

- Тут самые бездонные впадины, - холодно объяснял Володя, заставляя себя глядеть вниз, в шевелящуюся, манящую бездну. - Курильская, Японская, Рюкю… До десяти километров глубиной, даже еще глубже…

Миша Дудин и другие, переглядываясь, ежились: вот это глубина!

- Весь «Асакадзе-мару», со всеми нами, провалится в такую впадину, никто и не заметит…

- Тысяча «Асакадзе-мару» провалятся, и то не заметят…

Аркашка, который не слушал этих сухопутных паникеров, вдруг радостно крикнул:

- Акула! Честное слово!

В стороне, на небольшой, казалось, глубине, они увидели темное, сильное тело. Акула повернулась как будто лениво, но тут же исчезла. Начались рассказы про акул, их прожорство, как они сразу перегрызают пополам человека…

- Это тигровые акулы! - протестовал Миша Дудин.

- Таких и нет вовсе! - успокаивал Боб Канатьев. - Самая страшная - голубая акула…

- Скажешь тоже, голубая! - размахивал руками Миша, отстаивая преимущество тигровой акулы, словно она была его близким другом, а может, радуясь, что ее вообще не существует…

- Хуже нет акулы-великана, - сурово оглянулся на них Володя. - За ней охотятся ради печени, в которой бывает до шестидесяти пудов…

- В одной печенке? Шестьдесят пудов? (Володя не удостоил никого ответом.) Это надо же, - продолжали ужасаться и восторгаться мальчики.

С акул перешли на спрутов. Рассказы оказались еще страшнее. Все как-то даже устали от этих ужасов и обрадовались, когда ударил гонг, зовущий к обеду. К первому обеду в море! Можно сказать, в океане!

Трижды в день кормить голодных ребят на неприспособленном сухогрузе - задача не из простых. Но Круки и капитан «Асакадзе-мару» беспокоились напрасно…

Уже скоро после выхода в открытое море и задолго до обеда обнаружились первые страдальцы… Сначала они недоверчиво прислушивались к тому, что с ними происходит. Пробовали даже коситься на соседей: что это, мол, за глупые шутки. Они же не подвержены морской болезни! Но через несколько минут, позабыв обо всем, мчались к борту… Девочки крепились дольше. Счастливцы уединялись в гальюн. Это был один из первых морских терминов, который все запомнили. Но гальюнов, то есть уборных, на всех не хватало. Это было ужасно неприлично, и все же приходилось, позеленев, извиваясь, как гусеница, стараясь быть незаметной, лететь к спасательному борту. К общему удивлению и некоторому утешению скорбящих, морская болезнь не пощадила даже такого известного скитальца морей, как Аркашка Колчин.