Михаил Ляшенко - Из Питера в Питер. Повесть

- Дадим бой!

- Чем? Кулаками?

- А хотя бы и кулаками! Налетят репортеры! Мы успеем сказать им всю правду!

- И они ее тотчас напечатают, - посмеивался Ларька.

- Ты что, - нахмурился Аркашка, - не понимаешь, что надо любой ценой пробраться к товарищу Мартенсу? Ты помнишь, что говорил Джером Лифшиц? Если можно поднять всемирный хай, так самое время его поднимать! Иначе будет поздно…

- Вот если бы кто-нибудь умер, - неожиданно заговорил Миша Дудин, - тогда можно бы в гроб вместо этого мертвеца положить, скажем, меня… Гроб отвезут в город, на кладбище, а я откопаюсь и выберусь к товарищу Мартенсу… Только для этого надо, чтобы кто-то умер.

Тут стало известно, что в лагерь приехала миссис Крук и хочет видеть Ларьку и Катю.

Наверно, впервые в жизни миссис Крук испытывала странную неловкость, что-то похожее на стыд… В глубине души она с горечью сознавала, что предпочла бы сейчас не появляться в лагере. Но у Джеральда Крука, с его куда более мягкой натурой, чуть не слезы наворачивались на глаза, когда надо было ехать в лагерь. Он умоляюще смотрел на жену, и скрепя сердце Энн Крук брала эту миссию на себя… Что могла она ответить русским ребятам на самый главный для них вопрос? Теперь, когда «Асакадзе-мару» требовалось каких-то две недели, чтобы доставить ребят домой, миссис Крук не знала, попадут ли они туда вообще… И прятала глаза.

Катю и Ларьку она встретила уверенно и требовательно, как в лучшие времена.

- Возможно, что на днях вам предложат дать концерт в Нью-Йорке, - сказала миссис Крук. - Местные импрессарио узнали о ваших успехах в Сан-Франциско. Удалось подключить прессу… Постарайтесь прогреметь еще оглушительнее!

Ларька и Катя разом посмотрели друг на друга, потом на миссис Крук.

- Ну? - потребовала она. - Никаких секретов!

Ларька не решался, но Катя спросила:

- Мы слышали, нас хотят отправить во Францию. В лагерь, где командует Майкл Смит. Это правда?

- Думайте о концерте, - помолчав, хмуро посоветовала миссис Крук. - Вы не понимаете, как это важно. Чтобы нью-йоркцы вас поняли и полюбили…

- Скажите нам адрес представителя Советской России, товарища Мартенса, - попросила Катя.

Миссис Крук взглянула на Катю, потом на Ларьку и строго покачала головой:

- Подумайте как следует. У вас сейчас есть солидный шанс привлечь нью-йоркскую публику. Удалось организовать концерты, прорвать вашу изоляцию… И в этот момент вы хотите связать себя с большевиками?

Ларька молча взглянул на Катю и отвернулся.

- Дорогая миссис Крук, мы не хотим вас обманывать, - пожала плечами Катя. - Вам и мистеру Круку мы верим. Извините, но мы за Советскую власть, за большевиков. - Она покраснела. - Хотя это, наверно, слишком громко сказано…

- И вы, Катя?

- Разве я хуже других?

- Зачем вам это?

- Зачем человеку правда?

- Правда - в политике?.. Катя!

Уже немолодая женщина и совсем еще девочка смотрели друг на друга с нежной, проникновенной жалостью. Катя положила легкую ладошку на руку Энн Крук, и та мгновенно накрыла Катину ладонь своей… Ларька поглядывал с ироническим любопытством.

- Все равно, мы любим друг друга, правда? - вздохнула Катя. - И вы скажете мне адрес Мартенса…

- Но я его не знаю! - У Энн Крук, которая только что позволила себе расслабиться, лицо снова стало жестким. - И я не желаю потакать вашим глупостям!

Первый концерт русских детей в Нью-Йорке проходил под открытым небом, на стадионе. Газеты утверждали, что собралось более десяти тысяч человек, все билеты были проданы.

На этот раз вели концерт Аркашка и Миша Дудин. Решили не дразнить буржуев, и Аркашка читал не Маяковского, а стихи Пушкина о Петрограде:

У него неожиданно дрогнул голос. Что такое? В гимназии эти стихи лениво долбили наизусть и потом, когда вызовут, бормотали кое-как. Что-то с ними случилось, потому что здесь они зазвучали иначе…

А Миша Дудин, отставив далеко ногу и подняв вверх руку, как ему показывала учительница пения и мелодекламации еще в его четвертом реальном училище, проникновенно прочел известные пушкинские строки о Москве:

Он посмотрел в кашляющий темный амфитеатр и решил, что зрители ничего не поняли, что им надо как-то помочь.

- Вообще-то я питерский… - начал он, вздохнув. - Мы с мамой в Петрограде жили. Но сейчас она, может, в Москве. Туда Ленин переехал и другие наши комиссары, которых она чаем поила. Они без нее и чаю не напьются… - Он подумал и быстро пожал плечами. - А может, ее и не взяли. Третий год мы все едем, едем, а я от нее только одно письмо получил, еще на Дальнем Востоке. А она от меня - ни одного. Думает, и нету меня вовсе…

Аркашка давно гудел, требуя, чтобы Миша прекратил свое незапланированное выступление, даже пробовал подойти ближе, незаметно уволочь его со сцены, но Миша пояснил, отбиваясь:

- Они же не понимают, что мы домой хотим. А я им объясняю. Что такого?.. - Он повернулся к рукоплещущему, растроганному залу и по-английски добавил: - Мы хотим домой! Мы очень хотим домой! Пожалуйста, сделайте так, чтобы нас пустили домой!..

Концерт только начался, а среди публики поднялось столпотворение. Сначала часть публики только ругала тех приятелей Майкла Смита, которые пытались что-то кричать о красной пропаганде; потом вышвырнули их со стадиона. Между тем на сцену выскочили все участники концерта и по знаку Миши Дудина хором крикнули по-русски:

- Даешь домой!

Десять тысяч человек, стоя, протягивали к ним руки, зонтики, цветы, что-то кричали и плакали, приветствуя ребят. Едва удалось снова продолжить концерт, который и дальше шел под сплошные восторги…

Из всех присутствующих на стадионе только Круки заметили, что на сцене не появляются ни Катя, ни Ларька.

А они в это время шли по Бродвею, по главной улице Нью-Йорка! Даже днем здесь сверкало электричество, рекламируя все - от сигарет и галстуков до кандидатов на каких-то выборах. По этой бесконечной улице двигались десятки тысяч людей. Между ними катили настоящие хозяева улицы - автомобили. Прохожие глазели на Ларьку и Катю с бесцеремонным любопытством: ребята были одеты совсем не по-ньюйоркски…

Был час выхода вечерних газет, и толпы мальчишек - продавцов газет, ожидая свежие номера, развлекались чем попало…

Ни Ларька, ни Катя ни у кого не спрашивали о мистере Мартенсе, не называли нужный им номер дома… Они спрашивали только улицу, Сороковую стрит, на которой стоял этот дом. Про себя они помнили - номер сто десять. Сердитая миссис Крук все-таки сообщила им адрес…