Джеральд Даррелл - Птицы, звери и моя семья

Свен, садясь в моторку, запнулся и уронил бы в воду свой драгоценный аккордеон, если бы не длинные руки Макса. Когда все расселись, лодку оттолкнули от причала, завели мотор, и путешествие началось. В бледно-жемчужной утренней дымке город казался игрушечным, сложенным из кубиков. Фасады старых, слегка обшарпанных венецианских домов кремового, коричневого, белого и розового оттенка слились в одну общую гамму, как на смазанном пастельном рисунке.

– Океанские волны! – воскликнул Кралефский, с пафосом драматического актера вдыхая теплый воздух. – Вот ключ ко всему!

– Море кажется спокойным, – заметил Теодор, – хотя некоторое, почти незаметное волнение ощущается.

– Теодор, не говорите глупости, – успокоил его Ларри. – Если вы положите на поверхность спиртовой уровень, пузырик даже не шелохнется.

– Как матер? Удобно? – заботливо поинтересовался Макс.

– О да, дорогой, очень даже удобно, – ответила мать. – Но я немного волнуюсь. Я не уверена, что Спиро положил чеснок.

– Не беспокоиться, миссис Даррелл. Все, что вы меня попросить, я положил, – заверил Спиро, услышавший ее слова.

Свен тщательно проверил аккордеон, а убедившись в его целостности, накинул лямку на плечо и для разминки пробежался пальцами по кнопкам.

– Бодрая морская песня, вот что нам нужно, – сказал Дональд. – Йо-хо-хо и бутылка рома.

Я оставил их, переместился на нос, лег на живот и стал разглядывать рассекаемое форштевнем море, синее и стекловидное. То и дело из воды выскакивали группками мелкие рыбешки, посверкивая голубой и серебристой чешуей, и стлались над поверхностью, как ласточки, преследующие насекомых над голубым лугом.

К восьми часам мы достигли цели – тянущегося на полмили пляжа и горы Пантократор. Оливковую рощу, подкравшуюся почти к воде, отделяла от нее лишь узкая полоса гальки. Заглох мотор, и нас по инерции понесло к берегу. В установившейся тишине мы услышали приветственный стрекот цикад. Моторка с громким «шорх» ткнулась носом в гальку. Проворный смуглый парень, владелец лодки, перешел с кормы на нос, спрыгнул на берег и вонзил якорь поглубже. Затем из ящиков в носовой части он соорудил некое подобие шаткой лестницы, по ней мать и Марго сошли на берег с помощью Кралефского, который с каждой элегантно раскланялся, но несколько смазал эффект, неудачно отступив на шаг и провалившись в полфутовую толщу воды, чем вконец испортил «стрелочку» на брюках. Постепенно все наши пожитки были выгружены, мы сложили их под оливами, в беспорядке разбросанными по берегу, словно останки корабля, потерпевшего крушение, и двинулись в гору к вилле Ставродакиса.

Большая квадратная вилла поблекшего красного цвета с зелеными ставнями возвышалась на холме, и нижний этаж служил просторным погребом. Вереницы девушек-крестьянок шли по дорожке с корзинами винограда на голове, восхищая своей легкой и грациозной кошачьей походкой. Лавируя между ними, Ставродакис заспешил нам навстречу.

– Вы так добры! Вы так добры! – повторял он при каждом знакомстве.

Он рассадил нас на веранде под огромным ярмарочно-рыжим париком бугенвиллей и открыл несколько бутылок лучшего вина. Оно было крепкое терпкое лиловато-красное, и казалось, что в наши стаканы выжимают гранат. Укрепив наш дух и вскружив головы, Ставродакис повел нас в погреба, суетясь впереди добродушным черным жуком.

Погреба оказались настолько обширными, что темные углы приходилось освещать лампами: помаргивающие фитильки плавали в чашах с янтарным маслом. Сперва нас привели в давильню. В сумеречном свете возвышались три гигантские бочки. Одну заполняла виноградом нескончаемая процессия крестьянок. В двух других орудовали топтуны. В углу на перевернутом бочонке сидел седой хрупкий старичок и с важным видом играл на скрипке.

– Это Таки, а это Яни. – Ставродакис показал пальцем на топтунов.

Таки почти весь скрылся в бочке, видна была одна голова, у Яни же еще и плечи.

– Таки всю ночь давил, так что, боюсь, он слегка под мухой. – Ставродакис метнул озабоченный взгляд в сторону матери и Марго.

Да уж, даже до нас долетали тяжелые, хмельные пары давленого винограда, а в спертом пространстве разогретых бочек эффект, можно предположить, был тройной. Из днища в большое корыто стекало молодое вино и там настаивалось под пенной кипенью, розовой, как цветущий миндаль. А отсюда его сифонами закачивали в винные бочки.

– Сейчас конец урожая, – объяснил Ставродакис. – Последний красный виноград. Его собирают там, на холме, и из него получается, рискну сказать, одно из лучших вин на Корфу.

Таки на минутку перестал топтаться, перекинул через край бочки обе руки в винных пятнах, покрытых корочкой из виноградных шкурок и косточек, распластался, как захмелевшая ласточка в гнезде.

– Если сейчас не вылезу, я буду пьян в стельку, – прохрипел он.

– Таки, потерпи еще минутку, – попросил его Ставродакис, нервно озираясь. – Сейчас придет Костас и тебя сменит.

– И помочиться, – обиженно сказал Таки. – Какая это работа, если не мочиться.

Старик положил скрипку и, видимо, в качестве компенсации, протянул ему ломоть хлеба из муки грубого помола. Таки проглотил его с жадностью голодного волка.

Теодор прочел Свену научную лекцию о винах, показывая тростью на бочки с топтунами, как будто это музейные экспонаты, а не живые люди.

– Не помнишь, кто утонул в бочке с мальвазией? – спросил Макс у Ларри.

– Один из наиболее трезвомыслящих героев Шекспира [5] То есть Джордж Плантагенет, герцог Кларенс, в исторической драме «Ричард III». , – ответил тот.

– Помнится, однажды во Франции, – обратился Кралефский к Дональду, – я водил даму по огромному винному подвалу. В какой-то момент я почувствовал тревогу, ощущение надвигающейся опасности. Я поскорее вывел даму наружу, и тут взорвались четырнадцать бочек с вином. Грохот был такой, словно стреляли из пушек…

– Тут, как видите, мы давим виноград, – сказал Ставродакис. – А сейчас следуйте за мной, и я вам покажу, где хранится вино.

Он провел нас через арку в другой темный уголок. Здесь рядами лежали на боку бочки, и стоял невероятный шум. Сначала я подумал о каком-то внешнем источнике, но потом до меня дошло, что его производят сами бочки. В процессе ферментации вина в коричневых чревах они урчат и бурчат друг на дружку, как разъяренная толпа. Звук был интригующий и при этом слегка пугающий. Казалось, в каждой бочке заточен страшный демон, изрыгающий нечленораздельные проклятия.

– Крестьяне… – с жутковатым смакованием заговорил Теодор, постукивая тростью по бочке, – крестьяне утверждают, что так тонет человек.

– Мальвазия! – загорелся Макс. – Ларри, это бочки с мальвазией, в которых мы все утопнем!