Владимир Борисов - Побег [СИ]

Все бы хорошо, но одуревший от одиночества зэка чувствовал, что еще немножко, совсем чуть-чуть, и он сойдет с ума…

А тут еще проклятый казак со своей нескончаемой, унылой песней…

11.

«Товарищам моим совсем плохо. Я не врач, но мне кажется, у них все признаки гангрены. Вокруг ранок от дроби огромные, с ладонь, багрово-сизые пятна, от ран дурно пахнет. Жар…

Отсутствие весел сказывается на скорости хода лодки. Первое время я еще пытался подгребать ладонями, но поняв тщетность подобных действий, плюнул и, пересев на нос лодки, лишь иногда с трудом направлял лодку в ту или иную протоку, коими богата эта безымянная река. Молю бога, чтобы нам не попались пороги, без весел мы просто приговорены…

Сколько дней мы плывем — я уж точно и не скажу…

Сегодня ночью умер Давыдов Емельян.

Я спал и не видел этого, но обнаружив его тело, изогнутое дугой на дне лодки, догадался, что он страшно мучился перед кончиной…

Громыко Алексей пока еще жив, но бредит не переставая, плачет и зовет матушку…

Господи, упокой душу усопшего раба твоего Емельяна, а нам дай шанс выжить… Голова кружится, ежеминутно хочется пить… Боюсь, что и у меня жар…

Лодку прибило к берегу, и я, увидев шедшую от песка тропку, пошел по ней… Каково же было мое удивление, когда на небольшой поляне, совсем недалеко от реки, я увидел старенькую часовенку и небольшой домик поблизости от нее. Господи, неужели там люди? Православные?…

Скит оказался заброшенным, хотя и не разграбленным. Хорошо хоть это… Перенес Алексея Громыко в дом, а Емельяна в часовню…

Передохну, и займусь похоронами… Спасибо тебе, Боже, за милость твою… Спасибо».

Самокрутку, свернутую из последнего листочка записок подъесаула Уральского казачьего войска, Хлыстова, Ивана Захаровича, Гридин искурил на берегу реки… Выбросив окурок в мутную, глинистую воду, он уже было собрался идти домой, как вдруг заметил на небольшой, чуть более крышки стола, плывущей льдине что-то черное.

— Неужто косуля, — обрадовался Савва. Мясо уже подходило к концу, а в лес он идти побаивался: опять по ночам частенько слышался волчий, голодный вой. Судя по всему, стая вновь появилась в этих местах.

Плюнув на холод, Савелий, прихватив длинную коряжину, валяющуюся на берегу, вошел в воду. Провалившись по грудь в студеную реку, он зацепил палкой льдину и аккуратно, не торопясь, начал подтягивать ее к берегу. На хрупкой, неверно покачивающейся льдине лежала, свернувшись в комочек молодая женщина, скорее даже девушка, в темном пальтеце и промокших валенках.

— …Ах, еб… — начал было ошарашенный зэка, но тут девушка приподнялась надо льдом, и, упершись в холодное крошево красными, озябшими руками, посмотрела на него, удивительно крупными, зеленоватыми глазами…

— Дедушка, дедушка… — лицо ее сморщилось в плаче, и она вновь упала на лед, сотрясаясь в рыданиях, горьких и беззвучных…

…Подбросив в печку дров, Гридин положил девушку на медвежью шкуру своей постели и рывком, неуклюже и грубо стащил с ее плеч промокшее, отяжелелое пальто. Легкое платье и поношенная шерстяная кофточка, еле сходившиеся на округлом ее животе также были пропитаны холодной, талой водой.

Отбросив неожиданно возникшее чувство неловкости, Савелий не обращая внимания на робкие, бессвязные протесты девушки, раздел ее догола и грубой, шершавой своей ладонью начал растирать по шершавому, в морозных пупырышках тельцу, размякший возле раскаленной печки медвежий жир, гадая мысленно, как, отчего эта беременная женщина оказалась на льдине, на реке…

— Никак на сносях бабенка!? — ехидно поинтересовался у него за плечом вездесущий Хлыстов. — Глядишь, через месяц родит… Что делать то будешь, паря?

— Не знаю, отстань за ради Бога, — отмахнулся от казака Гридин и, аккуратно перевернув девицу на бок, растер жиром ее спину, ягодицы и ноги, вплоть до маленьких, розоватых пяточек…

— Смотри, милок, вдруг что не так пойдет, или, того хуже, вдруг при родах отойдет… Что тогда? Мясом дитя кормить станешь?

— Да что ты раскаркался, ваше благородие!? — взорвался зэка, выпрямляясь. — Сам знаю, к людям нужно. Но не сегодня и не завтра, а как приспичит, так и поеду…

— Дедушка, дедушка, а кто меня вчера раздел? — Савва тяжело проснулся, приподнялся с брошенного на пол тряпья, на котором проспал остаток ночи, и ошалело уставился на беременную девицу. Она уже успела одеться в свое, хоть и мятое, но высохшее платьице и выглядела необычайно мило, по-домашнему.

— Да какой я тебе дедушка? — Савва обиженно засопел и, запахнувшись в потрепанный уже бешмет, присел на лавочку. — Мне, девочка моя, всего-то сорок два скоро будет… А ты— дедушка…

Она, прыснув, присела рядом и тонкими пальчиками прикоснулась к его всклокоченной, черной, с редкими седыми пучками бороде.

— А это что, дяденька?

Зэка почесал буйную, неухоженную свою бородку и, тоже смеясь, ответил, глядя в зеленую бездонность ее глаз:

— Да понимаешь, девонька, не могу я, несподручно как-то бриться без зеркала, да к тому же саблей… Ну, не умею…

Она посмотрела на арсенал, развешанный на стене, и в голос рассмеялась, весело и беззаботно…

…Девушка странным образом довольно быстро освоилась в не обустроенном холостяцком жилище Савелия. Придерживая крупный живот рукой, она проворно носилась по избе: там подметет, там вытрет, там что-то соскоблит до блеска…

Девушка была из разговорчивых и часами не умолкал ее высокий, веселый голосок, но стоило Гридину поинтересоваться, кто она такая и откуда, тут же умолкала и могла после этого часами молча просидеть на крылечке, укутавшись в просторную и теплую казачью шинель…

Всю тяжелую работу по дому, будь то ходить за водой или же дровами, Савва старался выполнять сам, но девушка, словно верная собачонка, потешно переваливаясь перекормленной уткой, всюду сопровождала хозяйственного мужика.

— Дядя Савелий, — пристала она как-то к нему, когда он, скользя по влажной глине и шепотом матерясь, пер в горку полное ведро мутноватой воды. — А ты почему здесь живешь совсем один? Ты что ли староверец? От людей ушел? К Богу…?

…— Ага, варнак, попался… — встрял в разговор язвительный Иван Захарович, — Ну и что ты ей теперь на это ответишь, кем назовешься: баптистом или геологом?

Господин подъесаул хрипло рассмеялся и закашлялся глухим, удаляющимся кашлем.

— Нет, зоренька, — обреченно признался ей зэка, вновь хватаясь за дужку ведра. — Никакой я не баптист, да и геолог я тоже никакой… Вор я, девочка. Вор. Самый что ни на есть обыкновенный квартирный вор… А теперь к тому же и беглый…

Девушка умолкла, приотстав, расстроенно поглядывая на ссутулившегося Савелия