Гордон Джайлс - На суше и на море 1962

Через Нил переправляемся долго, минут двадцать. По течению быстро плывут громадные коряги, зеленые островки дерна, развалившийся плетень. Река разлилась широко, и все же очень хорошо видно, как у берега в невысокой траве вышагивают молочно-белые ибисы, священные птицы феллахов. Тянутся чередой рощицы финиковых пальм. Круг солнца из желтого стал пурпурно-красным и покатился, покатился к горизонту, за серые холмы. Приятно ощущать на лице прохладный влажный ветерок.

На следующий день мы на ногах уже с пяти часов утра. Раннее утро — лучшее время для луксорских экскурсий. Спешим в Карнак. Едем в древнем извозчичьем шарабане, который даже на ровной асфальтовой дороге кряхтит и стонет, словно больной старик. Навстречу трусят крепкие маленькие ослики. На них восседают то пожилые феллахи с такими сморщенными лицами, что они похожи на скорлупу грецкого ореха, то озорные большеглазые мальчишки, которые кричат вслед нашему вознице что-то обидное, тот зло ругается сквозь зубы и в отместку больно хлещет лошадей по облезлым спинам.

К входу в Карнакский дворец ведет широкая аллея сфинксов. Мы уже видели ее на десятках открыток и фотографий. Когда-то все фиванские дворцы и храмы соединялись с Нилом такими аллеями. Это был единый стройный архитектурный ансамбль… По аллеям брели к храмам толпы паломников. Курились благовония, пели жрецы, рабы вели на поводу белых жертвенных антилоп.

Скрипит под ногами песок. В бурьяне между каменными глыбами шныряют юркие ящерицы. Испуганные звуком наших шагов, они взбираются вверх по серому камню и замирают. В воздухе глубокая тишина.

Сорок веков назад началось сооружение Карнака. Плиты дворца стерты ногами бесчисленных его посетителей. Сотни книг написаны о Карнаке, и тем не менее о нем почему-то знают немногие.

Карнакский дворец — это целый каменный город с улицами, переулками и площадями. В город ведут циклопические ворота храма Амона. Их ширина сто тринадцать, а высота сорок три метра. Громадные изваяния фараонов, залитые ярким солнечным светом, равнодушно взирают на нас.

Сразу за воротами встает каменный лес колоннад. Сто тридцать четыре колонны уходят в синеву безоблачного неба на высоту семиэтажного дома. Колонны составлены из каменных блоков, которые уложены друг на друга без скрепляющего раствора. Но проходят тысячелетия, а они стоят нерушимо, являя собой памятник золотым рукам безвестных мастеров древности.

Высоко над стенами Карнака вздымаются гигантские обелиски, воздвигнутые в честь женщины-фараона Хатшепсут и Тутмоса I. Это уже грань человеческого воображения. Обелиски высечены из цельных скал. У всех, кто видел Карнак, они рождают одну и ту же мысль: «Какой титанический труд!».

Знаменитый Шампольон преклонил перед Карнаком колени. «Я не буду ничего описывать…мои выражения не стоили бы и тысячной доли того, что следует сказать, или меня приняли бы за энтузиаста, быть может, даже за безумца». Русский египтолог Норов назвал Карнак невиданным в мире столпотворением. В одном главном зале Карнака свободно уместился бы собор Парижской богоматери.

Карнак — величайшая сокровищница произведений искусства. Находки из Карнакского дворца украшают все известные музеи мира. В глубоких нишах под каменными плитами, в нагромождениях каменных обломков и в наносах песка находили археологи все новые клады. Их находят и теперь, будут находить и еще многие годы. В начале нашего века французский ученый Легрен обнаружил здесь… восемьсот каменных статуй и семнадцать тысяч бронзовых статуэток!

Солнце поднялось высоко. В знойном воздухе ни малейшего ветерка, и тишина какая-то особенная, торжественная. Мы стоим в глубокой задумчивости и вспоминаем разное из книг и из жизни. А над Карнаком и над нами в небесной лазури парят орлы.

— Ну, пойдем, хватит на сегодня, — говорит мне Володя.

— Пойдем, — нехотя соглашаюсь я.

Из-за колонны выходит пожилой человек в широкополой соломенной шляпе. Я вздрагиваю от неожиданности. А человек улыбается и протягивает нам руку.

— Фройдеман, — представляется он нам. — Я, простите, случайно слышал ваш разговор. Русских встречаешь так редко!

Фройдеман говорит по-русски очень правильно, свободно подбирая слова. Но легкий акцент и эта особая правильность выдают в нем иностранца.

Фройдеман словно угадал наши мысли.

— Я немец, но, как видите, неплохо знаю русский. Учился ему у вас в России. Да, я был у вас в плену и все это время учил русский язык. С 1943 года. О, это было очень тяжело. Я глубоко уверен, что русский — самый трудный язык в мире. Но у него — великое будущее! О, у вас обязательно будет еще Толстой…

Фройдеман смотрит на нас, наморщив лоб, как будто силится вспомнить что-то очень важное.

— Да, это была ужасная война, ужасная война. О, мы, немцы, хорошо знаем, что это такое. И немцы не будут больше воевать, поверьте мне. Они сыты… позвольте, как это сказать по-русски? Да, да, вспомнил — сыты по горло. Я, знаете, глубоко ненавижу теперь всякую политику. Политика — страшная вещь. Она всегда порождает войну.

Фройдеман улыбнулся и посмотрел нам в глаза.

— Зачем политика? — спросил он сам себя и широким жестом показал на обступившие пас развалины Карпака.

— Лучше вот ездить, смотреть на такие чудеса и ппть холодное пиво. — Он потряс висевший у него через плечо большой термос в кожаном футляре.

— Выпьем за знакомство — как говорите вы, русские!

Как ни отговаривались, выпить пришлось…

Потом мы еще долго сидели на повергнутом в пыль изваянии какого-то фараона и угощали друг друга египетскими сигаретами. Бывают же встречи! Немец из Западной Германии встретился с нами на развалинах Карнакского дворца!

У Фройдемана открытый взгляд. Чувствуется, что говорит он искренне и не таит к нам неприязни или злобы.

«Интересно, — подумалось мне, — не потому ли это, что он хорошо помнит, как получал по восемьсот граммов хлеба тогда, когда дети тех, кого он убивал, получали по четыреста. Понял, может быть, оценил великую душу нашего народа?»

Давно закончилась война. Осыпались и заросли травой окопы. Отстроились города. Но как свежа память о ней. Ведь нет у нас семьи, где бы не погиб отец или сын, муж или брат. В каждой квартире смотрят со стен их портреты…

Идем к Карнакскому дворцу ночью. Тонкий ущербный месяц скользит над нами. Темнота все гуще и плотнее. Включили ручной фонарик. Он выхватил из темноты только крошечный кусочек земли. Огромный Карнак все рельефнее выступал из ночи.

Я вздрогнул — над нашими головами пронеслись вспугнутые светом летучие мыши. С каждым шагом их становилось все больше, они вились вокруг, задевая нас крыльями. Фонарь пришлось потушить. Летучие мыши угомонились. Темнота вновь ослепила нас. В тишине висел пронзительный звон цикад, иногда чуть доносились далекие паровозные гудки.