Гордон Джайлс - На суше и на море 1962

— Хорошо было в лагере? — спрашиваю я того самого рыженького паренька, что починил дверную ручку в моей каюте. Он едет с нами дальше.

— Замечательно!

— Чем же ты озабочен?

— Не знаю, поспею ли к маме съездить до начала учебного года.

— А где твоя мама?

— С папой на зимовке. А я живу на Диксоне, в интернате. Прежде папа был метеорологом, а мама радистом, а теперь совмещение профессий — они оба и метеорологи, и радисты. Я прежде каждое лето с родителями проводил, помогал им: мастерил капканы, чинил снасти… Бывало, всю зиму об этом мечтаешь… А в это лето путевку в лагерь дали. Я по радио с папой говорил, в микрофон, и спрашиваю: ехать в лагерь или нет, а на другой день мне радиограмма…

Мальчик достает из нагрудного кармана лыжной курточки аккуратно сложенную бумажку и доверчиво протягивает мне. Там написано: «конечно поезжай отдохни получше повеселись у нас все хорошо целуем мамапапа». Мамапапа так и написано в одно слово.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я мальчика.

— Саня! Но все зовут Рыжик. И вы так зовите.

— Нет, зачем же!

— Я привык. Ведь я и вправду рыжий…

Рыжик вздыхает.

— А все же по маме соскучился… Может, какое судно пойдет в ту сторону…

…Удивительно меняется здесь погода: то шторм, то солнце. А нынче так похолодало, что все надели меховые куртки. То есть надели те, у кого они есть. А я — как и была — в габардиновом пальто и капроновом шарфике. Пока добежала от каюты до рубки, замерзла. Капитан поглядел и ушел. А вскоре вернулся с полушубком. Это, видимо, его полушубок, потому что мне он, как пальто, — ниже колен. Иннокентий Васильевич как увидел меня в полушубке, так и закатился смехом, а мне хорошо, тепло! Спасибо добрым людям!

…От пристани Караул Енисей раздается: сначала ширина его 8 километров, потом 18, потом 35 и вот уже 60! Это место называется Широкая Переправа. Но не думайте, что это устье, до устья еще далеко! Берега здесь пустынные — тундра, поросшая стелющимся кустарником: полярной ивой и карликовой березой. Редко-редко где видно селение: один-два домика или стайка островерхих ненецких чумов… Но вот уже берега едва видны…

Раньше теплоход вели по створам, по бакенам, по вешкам. Капитан или штурман, смотря чья вахта, наблюдал за путевыми знаками, выходил на мостик, смотрел на кормовые створы и время от времени говорил рулевому «маленечко направо» или «маленечко налево».

Теперь в рубке появились лоцманские карты, слабым синим огнем освещен компас, рдеют лампочки над приборами. Эхограф показывает порядочные глубины. Ровный гул возникает в рубке: капитан включил локатор. Он нагрелся, и вот забегал по экрану яркий лучик, высвечивая темные контуры берегов и дрожащую, но неуклонную прямую нашего пути…

…В рубку врывается проводница.

— Степан Иванович! — кричит она капитану. — Это кто же дал такое распоряжение: пионеров разместить во всех каютах. Мы после Дудинки только что прибрались, и вдруг, здрасте!

— Это я дал такое распоряжение, — очень тихо и вежливо говорит капитан.

— Вы?! Значит, вы наш труд ни во что ставите?

— Дети у нас ехали в четырехместных каютах, они спали и на нижних и на верхних полках, — так же тихо говорит капитан. — Мы не имели возможности поместить их иначе. Теперь у нас эта возможность появилась…

Проводница еще не понимает, она смотрит на капитана с недоумением, и он, досадливо покачав головой, заканчивает:

— Вы знаете, как спят дети? Они разбрасываются во сне, часто падают на пол… Мне жаль, что у вас нет своих детей, вы не пришли бы ко мне по такому поводу. А лишний раз убрать каюту, разве это так трудно?

Я с трудом удерживаюсь, чтобы не проскандировать: «У-ра ка-пи-та-ну!»

— Тетенька, вы вербованная? — спрашивает меня Рыжик.

— Почему?

— Полушубок больно чудной! — улыбается мальчик.

— А знаешь, он какой теплый!

— Это да-а!

…Вот он Диксон — ворота Арктики!

Но в эти ворота не так-то легко войти: воды скованы льдом. В августе-то!

К нам подходит ледокол «Ермак» и берет нас на буксир. Это тот самый знаменитый «Ермак», что построен по идее и заданиям адмирала Макарова почти шестьдесят лет назад. Ледокол награжден орденом Ленина… Он немало походил по Северному морскому пути… Я с волнением гляжу на его «широкую спину»! Подумать только, тот самый «Ермак»!

На Диксоне находятся — включая ого материковую, таймырскую часть — порт, гидробаза, районные организации, школа (та самая, Рыжиковая), обсерватория, РМЦ и т. д.

Радиометцентр. Отсюда получают «обстановочные данные» самолеты и суда, идущие Северным путем.

В большом теплом доме РМЦ, уставленном современной аппаратурой, находятся научные работники, инженеры, техники. Это работники высокой квалификации. Многие из молодых людей, что сегодня работают здесь радистами, сами зимовали в Арктике…

Эти «островитяне» — главным образом москвичи, ленинградцы и киевляне — имеют дело с новой техникой и живут они все в одинаковых условиях: в современных, благоустроенных домах, не возятся с домашним хозяйством, три раза в день бесплатно питаются в столовой… — не кажется ли вам, что они живут чуть ближе к коммунизму, чем мы, жители материка?

— А у нас есть свой Парк культуры! — весело говорит мне «островитянка» Римма (на голове у нее наушники, а привычные пальцы, быстро летая по пишущей машинке, сами «переводят» услышанную морзянку). — Вот поглядите в окно: из валунов выложены аллеи, а дорожки между ними посыпаны песочком. У нас так и говорят: «Пойдем погулять «в камушки»!

И верно: «в Парке культуры» сидит несколько парочек. Они разговаривают или, умолкая, смотрят вдаль: что они видят? Серое море, и тундру, и снег, залегший в оврагах. А на рейде стоят пароходы… Привезли сюда норильский уголек!

В воскресенье на острове состоялось торжественное шествие и возложение венков на братскую могилу моряков, погибших здесь в августе 1942 года в бою с фашистским рейдером, нарушившим нашу северную границу. О том, как все это произошло, рассказывает мне начальник радиометцентра Валентин Игнатченко, очевидец этого боя. Он был тогда радистом на Диксоне. Вот из того окна РМЦ он наблюдал бой и радировал о нем на материк.

…А в рубке «Чкалова» хозяйничают чужие люди. Это работники диксоновской гидробазы, девиаторы: проверяют исправность приборов.

…Прощай, Диксон! Мы снова на Енисее, пошли в обратный путь.

Нас то и дело обгоняют караваны гусей — птицы, крича, летят на юг…

На следующий день теплоход замедляет ход.

На берегу, у самой воды, стайка оленьих чумов и несколько домиков. Другого берега не видно — ширина Енисея здесь 60 километров.