Норман Льюис - Вулканы над нами

— А, ты об этом фейерверке! Что ты хочешь?.. Конечно, удовольствия мало, но, если разобраться, по сути — ерунда. Здешняя публика любит пошуметь. Они просто палят в воздух, ну, как это бывает в Нью-Йорке в ночь под Новый год.

— Сколько убитых?

— Двадцать один. Грохоту, как при Эль-Аламейне [4] Операция английской армии против итало-германских войск в Северной Африке осенью 1942 г. , voyez vous, et vingt-et-untués [5] …можете себе представить, и убит двадцать один человек (франц.) . . — Он произносил французские слова с чудовищной тевтонской претензией на изящество. — Il у avaient des malentendus [6] Произошло недоразумение (франц.) . — легкие разногласия на высшем уровне. Сейчас все улажено. Перспективы отличные.

— Только не для тех двадцати и еще одного, которым не повезло, — сказал я. — Я не вижу в этом большой логики. Либо Бальбоа хозяин, либо нет. Если он хозяин, почему правительственные войска не слушают его приказов? Если нет — уберемся отсюда ради господа бога, пока не возникли новые разногласия на высшем уровне.

— С разногласиями покончено. — Кранц покачал головой и сжал губы: он делал так, когда хотел показать, что располагает важной секретной информацией. — Все улажено. Наши требования удовлетворены. Армия освобождения получила равные права с правительственными войсками.

— Плевать я хотел на эти права, — сказал я.

Кранц сделал вид, что не слышит. Он уселся и положил фуражку на кровать. Незаметно поглядывая, я ждал, когда он поднимет руку к волосам. В густой черной шевелюре, которую Кранц сохранил, несмотря на возраст, светились белые проплешины, и он постоянно пытался скрыть их от постороннего взгляда, быстро проводя рукой по волосам. Кранц был кокетлив.

— Дэвид, — сказал он, — могу сообщить интересную новость. Тебя вызывает президент.

По тому, как он произнес «президент», я понял, что Кранц у власти. Он говорил так, как если бы сам владел президентским дворцом или; по крайней мере, был крупным акционером в этом синдикате.

— А в чем дело? — спросил я.

— Не знаю. Наверно, что-нибудь заманчивое.

— Единственное, чем сейчас Бальбоа может меня соблазнить, это уволить из армии.

— Ты отлично знаешь, Дэвид, что сейчас это невозможно. Президент нуждается в нашей поддержке, но, по правде говоря, он считает, что в городе слишком много офицеров Армии освобождения. У него для тебя замечательное поручение. Ты будешь просто в восторге.

— Не надейся. Я буду дьявольски недоволен.

— А как насчет твоей финка? — Кранц уставился в потолок.

— Насчет финка? Боюсь тебе сказать.

Я начинаю думать, что она не стоит этих хлопот.

— Президент пошлет тебя в такое местечко, где ты будешь в тишине и покое, а когда вернешься, комиссия, которая занимается этими делами, уже решит вопрос о твоем поместье.

По-моему, есть расчет. Финка ведь была недурна, не так ли? Она стоит того, чтобы за нее биться, вот что я хочу сказать.

— Финка была совсем недурна, — сказал я. — И размеры подходящие. Наша семья вложила в нее немало трудов. И все же я начинаю думать, что из всего этого ничего не получится. Именно сейчас я начинаю это понимать по-настоящему.

Кранц сочувственно покивал головой.

— Так, значит, в шесть утра. Не вини меня.

Это страшная рань, но президент решил стать примером для своих министров. Я зайду за тобой в полшестого, и мы отправимся во дворец вдвоем.

В половине шестого Кранц зашел за мной, и мы отправились во дворец, — здание, выстроенное из зеленоватого камня, похожего на мыльный, и примечательное несколькими акрами очень скользких полов, парадной лестницей шириной в десять ярдов и — как утверждают гватемальцы — самыми массивными канделябрами в мире. У дверей стояли на часах все те же полицейские, с лицами рассерженных обезьян; перемены были малозначительными.

Электричество еще не починили, на столах чадили керосиновые лампы. Портреты Вернера, красивого, слегка нахмуренного, исчезли.

Генерал Бальбоа сделал широкий жест: он отказался от президентских апартаментов и превратил в кабинет одну из приемных, занимаемых прежде младшим секретарем. Кабинет помещался в самом конце коридора, и мы долго шли по скользким плитам, ступая с осторожностью, как альпинисты, форсирующие ледник.

Когда часы пробили шесть, нас пригласили войти. Генерал Дионисио Бальбоа сидел за маленьким столиком, освещаемый гигантским, покрытым пылью канделябром; кроме него, в комнате была секретарша, женщина средних лет с багровым родимым пятном на щеке. По стенам висели табели-календари; клеточка с тринадцатым числом повсюду была заклеена миниатюрным изображением святого угодника.

Президент поднялся из-за стола и вышел к нам навстречу. Кранц щелкнул каблуками с такой силой, что по всему его телу прошла вибрация.

— Ваше превосходительство! Капитан Вильямс!

— Счастлив вас видеть, — сказал Бальбоа без особого энтузиазма. Он наградил меня коротким сильным рукопожатием и улыбкой, которая увяла на его лице, не успевши расцвесть.

Он указал на два плетеных канцелярских стула, стоявших у его письменного стола, и мы сели.

Внешность президента меня удивила. В Гватемале преуспевающие люди корпулентны, и я думал увидеть мужчину могучего сложения, с громовым голосом и развязными манерами — сложившийся тип южноамериканского диктатора — второго Порфирио Диаса, но без усов.

Президент Бальбоа был тощ, маленького роста и застенчив, чтобы не сказать робок. Глядя на него, я прикидывал, какие перемены произойдут в нем за десять лет, если, конечно, его не прикончат раньше.

— Значит, это тот самый офицер, которого вы рекомендовали мне, полковник Кранц?

Бальбоа произнес эту фразу по-английски и выдавил из себя вторую улыбку.

— Так точно, ваше превосходительство.

— Очень рад, — сказал Бальбоа тоном, который показывал, что он не испытывает особой радости. Он внимательно посмотрел на меня. — Вы говорите по-испански, капитан Вильямс?

— Да, сэр. — Я понял, что действительно произведен в капитаны.

— Тогда, если вы не возражаете, продолжим нашу беседу по-испански. Это избавит меня от ощущения лингвистической неполноценности. — Еще одна призрачная улыбка.

— Капитан Вильямс прожил в Гватемале четырнадцать лет, — сказал Кранц.

Я счел нужным разъяснить, что эти четырнадцать лет приходятся главным образом на мое детство и отрочество.

Бальбоа кивнул.

— Вы жили в Истапе, если не ошибаюсь?

У него была недурная память, и он был не прочь щегольнуть ею.

— Капитан Вильямс, — начал Бальбоа. — Мне нужен офицер для ответственного поручения в одной из наших провинций, человек решительного характера, но — это очень важно — умеющий в то же время и размышлять.