Иштван Декан - Пути-дороги

Фронт стабилизировался здесь зимой 1941/42 года, когда и советские и немецкие войска, зарывшись поглубже в землю, оказались друг против друга. Крупных наступательных операций здесь не велось, шли бои местного значения. Немцы ехидно пожелали нам большого счастья в боях с сибирской стрелковой дивизией, занимавшей в то время оборону против нашего участка. Немецкие солдаты помоложе рассказали нам о тяжелых потерях батальона, понесенных в боях с советскими войсками в течение зимы, когда погиб каждый десятый, а в ротах осталось всего по двадцать — тридцать солдат. По их словам, перед нами стояла дивизия сибирских снайперов, которые, совершенно не боясь холода, часами лежат в белых маскхалатах на снегу, и стоит только кому-либо из немцев высунуть голову, как он тут же получает пулю в лоб. Со страхом и любопытством слушали мы эти рассказы и не знали, верить им или нет.

После двухдневного отдыха мы сменили немецкую часть. Ночью в полнейшей тишине (был отдан приказ не разговаривать и не курить) пехота выдвинулась на передовые позиции. Каждому пехотному батальону придали по одному саперному взводу. Таким образом наша рота оказалась полностью распределена. В первую ночь до получения задачи нас разместили на некотором удалении от передовой, в глубоком овраге.

Смена гитлеровских войск не прошла незаметно, советская разведка, очевидно, узнала о готовящейся смене и обрушила на немцев шквал минометного и артиллерийского огня. В полной темноте по незнакомой местности под взрывы мин и снарядов мы выдвигались на новые позиции, не имея ни малейшего представления о том, бьет ли это наша артиллерия или рвутся советские снаряды и мины.

В первую же ночь мне и моему напарнику, тоже санитару, пришлось перевязать много раненых. Едва стало светать, как минометно-артиллерийский обстрел несколько утих. А после восхода солнца мы познакомились с участком нашей обороны. Нам, саперам, была поставлена задача инженерного обеспечения пехоты, расположенной на передовой линии: установить проволочные заграждения, минные поля, отрыть КП и НП, а в случае наступления наших войск проделать проходы в проволочных заграждениях и минных полях. Поэтому наш взвод почти постоянно находился перед передовыми позициями пехоты, на ничейной земле. А поскольку днем вся местность хорошо просматривалась и простреливалась, мы могли выполнять свои задачи только ночью.

К концу мая активность советских войск значительно усилилась. Русские вели интенсивный минометно-артиллерийский огонь. В целях проведения разведки боем подразделения противника силой до роты, а иногда и до батальона часто атаковали венгерские позиции. За короткое время советская артиллерия своей прямо-таки фантастически точной стрельбой завоевала среди нас авторитет. Командиры пехотных подразделений, все как один, начали требовать, чтобы для них построили прочные блиндажи, которые могли бы выдержать даже прямые попадания тяжелых артиллерийских снарядов. И все эти блиндажи должен был построить наш взвод.

Стремление во что бы то ни стало получить блиндаж с хорошим перекрытием объяснялось еще одной причиной: дело в том, что советские артиллеристы очень быстро пеленговали и уничтожали гитлеровские радиостанции. Были случаи прямых попаданий в блиндажи, где работали передатчики. Поэтому наиболее хитрые командиры выгоняли из своих блиндажей радистов вместе с их рациями в поле, в специальные окопы глубиной до двух и шириной до одного метра. Радиограммы для передач доставлялись радистам посыльными. Таким образом радисты отвлекали огонь советской артиллерии на себя.

Наше командование приняло от немцев стрелковые окопы, ходы сообщения, проволочные заграждения, а там, где удалось, и схемы минных полей. Потом они разработали свою собственную систему проволочных и минных заграждений.

Отличительной особенностью венгерских мин являлось то, что они во время их установки представляли опасность для минеров. Для борьбы с пехотой применялись, как правило, мины с проволочным натяжением. Особенно опасными были мины типа «Элко», с электрическим штыревым взрывателем. Принцип их действия заключался в следующем: если штырек стоял строго вертикально, то контакты электроцепи в виде двух металлических шариков были разомкнуты. Но стоило хотя бы немного наклонить штырек в любую сторону, как контакты смыкались, приводили взрыватель в действие и мина срабатывала. Эти новые мины были незнакомы даже тем саперам, которые были призваны в маршевую роту из запаса спустя три года после действительной службы. Мы же не знали ни устройства, ни принципа действия ни немецких, ни советских мин, хотя должны были перед наступлением проделывать проходы для своей пехоты.

Правда, неделю спустя от нас послали пятерых саперов на пятидневные курсы, где немецкие инструкторы познакомили их с устройством немецких и советских мин. Но этого было ничтожно мало.

Как я уже говорил, треть нашего взвода составляли румыны, которые не знали по-венгерски ни слова.

В первые две недели июня мы проводили фортификационные работы в деревне, где расположился штаб нашего батальона. Здесь я встретился с моим другом Гезой Папаи. Его прикомандировали к штабу батальона в качестве брадобрея. Нас с ним поселили в одном из домов в двухкомнатной квартире, которая принадлежала пожилой супружеской паре лет пятидесяти и их дочери — молодой женщине с двумя детьми.

Когда-то эта женщина жила в деревне, где теперь проходила передовая линия обороны нашего батальона. Деревня была полностью разрушена нашими предшественниками — гитлеровцами, превратившими все погреба и подвалы в блиндажи и пулеметные гнезда.

Геза Папаи хорошо говорил по-французски, так как в свое время почти полтора года работал парикмахером в Париже, а русским языком начал заниматься еще в Херене. Этот высокий худощавый молодой человек был похож скорее на рассеянного ученого, чем на парикмахера или тем более на солдата. Целыми днями с книжкой в руке он расхаживал по деревне, зубря русские слова. И отвлечь его от этого занятия мог только сердитый голос офицера, который отчитывал его за то, что он не отдал честь офицеру. Геза моментально вытягивался, на его лице появлялась кроткая, виноватая улыбка, за которую офицер сразу же либо прощал его, либо наказывал. Многие офицеры уже знали его в лицо, так как он брил большую часть офицерского состава. Поскольку Геза был великим мастером своего дела, то иногда он на велосипеде ездил брить офицеров в штаб полка и даже дивизии. Рассказывали, будто он мог спокойно брить не только во время артиллерийского обстрела, но даже в автомашине или в повозке во время движения.

Поначалу я думал, что в деревне нам будет спокойнее, чем на передовой, но ошибся. Наше командование панически боялось партизан, а у некоторых офицеров и даже солдат эта боязнь приобрела прямо-таки истерические формы. В каждом человеке от младенца и до дряхлого старика они подозревали партизана. И горе было тому из мирных жителей, кто не мог убедительно объяснить причину своего нахождения в деревне.