Борис Гусев - Имя на камне

О некоторых вещах из «комнаты ленинградца» хочется рассказать особо. За ними — судьбы людей.

В валенках, которые сушатся у «буржуйки», когда-то ходила Нина Шорина. Судя по фотографии, красивая молодая женщина. Она была бойцом 35-го батальона ПВО. Пост ее находился на вышке Исаакиевского собора. В этих валенках Нина отходила две блокадные зимы. 17 марта 1943 года она дежурила. В шесть часов дежурство кончилось. Нина спустилась вниз. И в это время по радио объявили, что начался артиллерийский обстрел района, но она все-таки решила идти домой, чтобы переодеться и сделать прическу. Вечером у нее выступление на концерте в госпитале. У Нины был хороший голос, и она пела в самодеятельном хоре.

Дома ее ждала мать, Мария Ивановна. Нина должна была приехать в семь часов, но не приехала. Не появилась она и в восемь. В половине девятого в квартиру постучали. Вошла девушка в военной форме и с ней дворничиха. Мать по их лицам догадалась, что случилось несчастье.

— Не томите, скажите правду! — вскричала она.

— Не волнуйтесь, Нина ранена, но жива, — нерешительно произнесла девушка.

— Что уж скрывать, лучше сразу сказать, — вздохнула дворничиха. — Вот такое дело, Мария Ивановна, погибла твоя Нина от фашистского снаряда.

Придя в себя, Мария Ивановна поехала в казарму. Там ее встретил врач.

— Мамаша, не плачьте, очень легкая смерть была у нее. Нисколько не мучилась.

— Пустите меня к ней.

— Нельзя. Нет ее! Прямое попадание…

Марии Ивановне принесли вещи, оставшиеся от дочери, — сумочку и валенки. В сумочке оказались лишь документы и несколько трамвайных билетов. Мария Ивановна сохранила валенки.

После войны в их квартире на 14-й линии Васильевского острова поселился Александр Макарович Никитин, партизан. Он интересовался реликвиями блокады. И, узнав о хранящихся у Марии Ивановны валенках, попросил их для музея. В 1946 году Мария Ивановна переехала в Московский район вместе с сыном и его семьей. Там я и разыскал ее.

— Как-то по радио передавали выступление Ниночкиного хора в записи, — сказала Мария Ивановна. — И в нем отчетливо слышен ее голос. Слушала и плакала…

Санки, чайник и «буржуйку» для «комнаты ленинградца» нашел тот же Александр Макарович. Эти вещи принадлежат Татьяне Ивановне Пановой, которая в блокаду жила в старом доме на набережной реки Ждановки. Все жильцы квартиры переселились на кухню, где было теплее. Туда же перешла Татьяна Ивановна и двое ее детей. Она была в то время политорганизатором при домоуправлении.

Александр Макарович рассказывает:

— Я спросил Татьяну Ивановну, всю ли блокаду прожила она в Ленинграде.

— Нет, — отвечала она, — меня вывезли весной сорок второго года. Я уже не могла вставать. Последние числа февраля оказались особенно тяжелыми. Хотя норму хлеба прибавили, но уже было поздно, я не спасла детей, они умерли от дистрофии. Завернула их в одеяло и вот на этих саночках отвезла на Пискаревское кладбище. Меня все мучила мысль: как же это я выжила, а они погибли?

— А эта «буржуйка»?

— Грела нас, пока было чем топить… После войны приходили школьники, искали металлолом. Уже думала отдать, потом пожалела. Но если вам нужно, возьмите, пожалуйста…

В музее мне рассказали, что среди активистов музея есть учительница Ольга Николаевна Богоявленская. Всю блокаду прожила в Ленинграде, потеряла на фронте сына. И лежащее в «комнате ленинградца» на круглом столе письмо — это его последнее письмо матери с фронта.

Ольга Николаевна жила на 5-й линии Васильевского острова в небольшой комнате. Хозяйку я застал за работой. Она разбирала документы времен войны и словно ждала, что кто-то придет и поинтересуется ими.

— Извините за беспорядок, но у меня всегда так, — улыбнулась она, — я все время разбираю документы, письма, перечитываю без конца…

— Вы на пенсии? — спросил я.

— Дорогой мой, уж скоро двадцать лет на пенсии. Ведь мне много лет, скоро девятый десяток пойдет.

— В блокаду вы работали учительницей?

— Нет, мы свою школу эвакуировали. Я имею в виду детишек. Мне тоже предлагали выехать. Но, думаю, живой Ленинград нельзя бросить. Пошла работать в госпиталь. Окончила курсы Российского общества Красного Креста и была вольнонаемной медсестрой всю войну. Вначале, не стану скрывать, боялась бомбежек. Как завоют эти сирены — в бомбоубежище вместе с ранеными. Ну, а потом…

— Привыкли…

— Не то что привыкла, а какое-то спокойствие нашло. Думала: уже если сын погиб, молодой человек, семейный, то что мне, старухе, бояться? Бывало, начнется тревога или артобстрел объявят в районе — иду себе, и ничего. Те, кто в Ленинграде пережил лютый голод, снарядов и бомб уж не боялись. Потом полегче стало. Согрелись. Андреенко нам норму прибавил. Был такой человек — заведующий торговым отделом горисполкома. Объявления о выдаче продуктов за его подписью в «Ленправде» печатали. Его все блокадники помнят… Вот… Выжила. А выжила — надо жить, трудиться по мере сил, быть полезной людям…

Фашистские захватчики, разрушавшие город, не ушли от возмездия.

Двадцать шесть лет минуло с тех пор, как прозвучали первые залпы мощной артиллерийской подготовки и войска Ленинградского фронта начали операцию по полному снятию вражеской блокады. 19 января 1944 года были освобождены Красное Село и Ропша, 24-го — Пушкин и Павловск. Враг бежал, оставляя на поле брани десятки тысяч убитых, технику, снаряжение. 27 января Родина салютовала в честь отважных защитников, отстоявших колыбель Октября от ненавистного врага. Девятьсот дней блокады стали легендой…

Ныне по улицам Ленинграда ходят высокие юноши, красивые девушки. Это уже поколение, которого не коснулись лишения военных лет. Но память о замученных и убитых с суровой беспощадностью ставит перед ними вопрос: за что погибли Савичевы? За что Татьяне Ивановне было дано увидеть голодную смерть детей своих? За что Ольга Николаевна Богоявленская и тысячи матерей обречены на одинокую старость?

За то и погибли, чтобы нынешнее поколение счастливо жило, трудилось и, гуляя по Невскому, любовалось Адмиралтейской иглой. Но нас-то самих, ныне живущих, удовлетворит этот ответ? Едва ли. И в этой неудовлетворенности, в тревожной мысли — достойны ли мы той дорогой цены, какой куплена наша жизнь, — в этом наша сила.

Мы пишем: «Никто не забыт, и ничто не забыто». И на стенах ленинградских домов вновь появляются, теперь уже музейные, надписи: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна», и на фоне ее фотографируются экскурсанты.

Сотрудники Музея истории Ленинграда ведут кропотливую работу по сбору памятников тех лет. В музее непрерывно звонят телефоны, поступают заявки на экскурсии с заводов, школ, вузов. Экскурсоводов не хватает не только потому, что много экскурсий. Не может экскурсовод дважды вести группу по теме — блокада, война. Нервы не выдерживают. Люди плачут во время реквиема памяти Савичевых, у «комнаты ленинградца». Это хорошие слезы. Это слезы жизни. Я уверен, что, пройдя по этим залам, всякий человек станет лучше. Те, кто лежит в земле, уже никогда ничего не скажут и не бросят живым упрека, но сами себя вы можете упрекнуть.