Генрик Сенкевич - В дебрях Африки

– Негры! – воскликнул он, обращаясь к Нель.

Сердце тревожно забилось у него в груди. С минуту он колебался, не повернуть ли ему назад и не спрятаться ли опять в рощу. «Но, – подумал он, – в населенной стране нам придется все равно, рано или поздно, встретиться с жителями и вступить с ними в какие-нибудь отношения, и от того, какой характер примут эти отношения, может зависеть вся судьба нашего путешествия». И, после недолгого колебания, он направил слона к полю.

В это время подъехал Кали и, указывая на группу деревьев, промолвил:

– Великий Господин! Вон там негры, деревня, а тут женщины работать в поле. Подъехать Кали к ним?

– Мы подъедем вместе, – ответил Стась, – и ты им скажешь, что мы являемся как друзья.

– Я знаю, господин, что им сказать, – с уверенностью сказал молодой негр.

И, повернув лошадь к работавшим, он приложил руку ко рту и стал кричать:

– Йямбо, гe! Йямбо сана!

На этот крик занятые окучиванием маниоки женщины вскочили и остановились как вкопанные. Но это длилось только одно мгновение. Побросав в смятении мотыги и корзинки, они пустились с криком бежать к деревьям, среди которых была скрыта деревня.

Маленькие путешественники подъезжали медленно и спокойно. В чаще послышался вой нескольких сот голосов, а потом наступила вдруг тишина. Ее прервал глухой, но громкий удар бубна, который не прекращался потом ни на минуту.

Было очевидно, что это – боевой сигнал для воинов, так как с лишним триста негров выбежали вдруг из чащи. Все они вытянулись длинной шеренгой перед деревней. Стась остановил Кинга на расстоянии ста шагов и стал рассматривать их. Солнце освещало их высокие фигуры, широкие груди и сильные руки. Они были вооружены луками и дротиками. Вокруг бедер у них были короткие юбочки из вереска, а у некоторых – из обезьяньих шкурок. Головы их были украшены страусовыми и попугайными перьями или большими париками, содранными с черепов павианов. Они выглядели воинственно и грозно, но стояли неподвижно и безмолвно, так как изумлению их, по-видимому, не было пределов и оно парализовало их воинственные намерения. Все глаза были устремлены на Кинга, на белый паланкин и на сидевшего у слона на шее белого человека.

Слон не был для негров незнакомым животным. Напротив, они жили в постоянном страхе перед слонами, целые стада которых уничтожали по ночам их поля маниоки, плантации бананов и пальм «дум». Так как дротики и стрелы не пробивали слоновьей кожи, то бедные негры боролись с вредителями огнем, криками, подражанием петушиному голосу, рыли ямы и устраивали западни из древесных стволов. Но чтобы слон стал покорным человеку и позволил сидеть у себя на шее, никто из них никогда не видел и не мог бы даже себе представить. И то, что они видели перед собой, настолько превосходило все их понятия и представления, что они сами не знали, что им делать: вступить ли в борьбу или бежать без оглядки, хотя бы пришлось оставить все на произвол судьбы.

Стоя в неуверенности, испуге и недоумении, они шептали только друг другу:

– О мать! Что это за создания идут к нам и что ждет нас от их рук?

В это время Кали подъехал к ним на расстояние полета дротика, привстал в стременах и стал кричать:

– Люди, люди! Внемлите голосу Кали, сына Фумбы, могучего царя ва-химов с берегов Бассо Нарока! Внемлите, внемлите! И если понимаете его язык, слушайте каждое его слово!

– Понимаем! – загремел ответ из трехсот уст.

– Так пусть выступит ваш вождь, пусть скажет свое имя и пусть откроет уши и губы, чтоб лучше слышать.

– М’Руа! М’Руа! – пронеслось по рядам множество голосов.

М’Руа выступил вперед шеренги, но не больше чем на три шага. Это был уже старый негр, высокий и крепко сложенный, не грешивший, однако, излишней храбростью, так как поджилки дрожали у него так сильно, что он должен был воткнуть острие копья в землю и упереться в его древко, чтоб удержаться на ногах.

Его примеру последовали и остальные воины и тоже воткнули в землю свои дротики и пики, давая понять, что они хотят выслушать спокойно слова пришельца.

Кали заговорил, еще больше возвысив голос:

– М’Руа, и вы, люди М’Руа! Вы слышали, что говорит вам сын царя ва-химов, коровы которого покрывают горы вокруг Бассо Нарока так густо, как муравьи покрывают тело убитой жирафы. Что же говорит Кали, сын царя ва-химов? Он возвещает вам великую и радостную весть о том, что к вам, в вашу деревню, является «доброе Мзиму»!

Он еще больше повысил голос:

– Да! «Доброе Мзиму»! О-о-о!

По воцарившейся тишине можно было понять, какое сильное впечатление произвели слова Кали. Шеренга воинов заколыхалась; одни, сгорая любопытством, сделали несколько шагов вперед, другие отступили в испуге. М’Руа оперся обеими руками на копье. Некоторое время длилось молчание. Лишь немного спустя по рядам пробежал шепот, и отдаленные голоса стали повторять: «Мзиму! Мзиму!» А кое-где послышались возгласы «Йанцыг! Йанцыг», выражавшие почет и приветствие.

Но голос Кали опять заглушил шепот и возгласы:

– Смотрите и радуйтесь! Вот «доброе Мзиму» сидит там, в этой белой хижинке, на хребте огромного слона, а огромный слон слушается его, как невольник слушается господина и как дитя слушается матери. Ни ваши отцы, ни вы не видели ничего подобного…

– Не видели! Йанцыг! Йанцыг!..

И глаза всех воинов направились на «хижину», то есть на паланкин.

Кали между тем продолжал с искренней верой в истину своих слов рассказывать о чудесах, которые может сотворить «доброе Мзиму»: ниспослать дождь на поля проса, маниоки и бананов и на травы, чтоб у коров был хороший корм и чтоб они давали густое и жирное молоко; послать ветер, который развеет болезнь и защитит от нападения, и от неволи, и от всякого вреда на полях… И от льва, и от пантеры, и от змеи, и от саранчи…

– А теперь слушайте еще и смотрите, кто сидит перед хижиной, между ушами страшного слона. Там сидит Бвана Кубва, – белый господин, – великий и сильный, которого боится слон, у которого в руке гром, убивающий злых людей и львов, который пускает огненных змей, который ломает скалы… Но он, этот великий и сильный, не сделает вам ничего плохого, если вы отнесетесь с почетом к «доброму Мзиму»!

– Йанцыг! Йанцыг!

– И если принесете ему сухой муки из бананов, куриных яиц, свежего молока и меду.

– Йанцыг! Йанцыг!

– Так подойдите же и падите ниц перед ним.

М’Руа и его воины зашевелились и, не переставая повторять «Йанцыг! Йанцыг!», сделали осторожно несколько шагов вперед. Суеверный страх перед Мзиму и перед слоном сдерживал их движения. Вид Саба тоже перепугал их, так как они приняли его за «вобо», то есть за большого желто-серого леопарда, который водится в тех местах и в Южной Абиссинии и которого местные жители боятся больше, чем льва, потому что он предпочитает человеческое мясо всякому другому и с неслыханною дерзостью нападает даже на вооруженных мужчин. Они успокоились, однако, видя, что маленький пузатый негритенок держит страшного «вобо» на веревке. Во всяком случае, это только усугубило их представление о могуществе «доброго Мзиму» и белого господина и, глядя то на слона, то на Саба, они перешептывались: «Если они околдовали даже вобо, так кто же на свете может им сопротивляться?» Но самый торжественный момент наступил тогда, когда Стась, повернувшись к Нель, сначала низко поклонился, а потом раздвинул устроенные в виде занавески стенки паланкина и показал глазам собравшихся «доброе Мзиму». М’Руа и все воины пали ниц. Никто не смел пошевелиться, а страх, овладевший сердцами, стал еще больше, когда Кинг, по приказу ли Стася или по собственному желанию, поднял кверху хобот и затрубил, а Саба ответил ему басом. Изо всех уст вырвался точно молящий стон: «Ака! Ака! Ака!» И это продолжалось до тех пор, пока Кали опять не заговорил: