Виктор Делль - Право на жизнь

С войной они с Лехой враз поднялись. Пошагали, поехали навстречу потоку беженцев. В сумятице первых дней войны без происшествий добрались до Глуховска. Вот тогда-то вновь облегчение вышло, возвратилась жизнь на круги своя. И шапки перед ним стали ломать, и хозяином он стал. И земли, и Малых Бродов. Каждый попал под его власть. Если б не тяжесть последнего времени, жить можно было бы. Тянет, однако. У самого сердца сосет. Вернуть бы сорок первый год, когда оглядываться не приходилось. В сорок втором он с оглядкой жить начал, тогда дыхание схватило. Партизаны объявились. Приговоры стали выносить. С сорок второго года Шутов вроде как в гору идет: чем дальше, тем круче, и остановиться нельзя — скатишься. В сорок втором появился страх. Хлеба в том году какие поднялись — загляденье. Осень наступила, не все Шутову воротилось. Часть партизаны забрали, часть пожгли. Это хлебушек-то. Тут почище продотрядов получилось. И Шутова обобрали, и бауэра, господина Ротте. Леха, спасибо ему, прискакал, пустил красного петуха по черным избам. Кой-кого и вздернуть пришлось. Иначе б совсем плохо стало бы, ничегошеньки бы не осталось.

Лихой парень сын Волуева — Леха. Не забыли ему немцы старых услуг. Он, слава богу, Шутова тоже не забывает. Трех полицаев подчинил. Они и охрана, и исполнители. С Лехой шутки шутить — битому быть. Они это понимают, стараются. У Лехи две медали от самого, говорят, ихнего фюрера, господина Гитлера. Леха акции проводит. У него золотишко водится. Шутов собственными глазами видел. Показывал ему Леха. И серьги, и часы, и зубы в мешочке сложены. «Война кончится, — похвалялся по пьяному делу Леха, — заживем, дядь Гриш, на полную». Его б устами да мед пить. Не видать что-то конца. Год от года тяжельше становится. Неизвестно, куда повернет. «Ничого, дядь Гриш, — похвалялся нынче Леха, — рванем вскорости. Там, — кивнул он в сторону фронта, — такое готовится, что и за Москву, и Сталинград разом отзовется». Шутов сам понимает, что серьезное наступление готовится. Город войсками забит, танков много нагнали. Необычные танки, что крепости. Зовут то ли тигрой, то ли еще как по-звериному. Броня, говорят, у них особая, ее снаряд не берет. Дай-то бог, иначе…

Не может, не должно быть иначе. Два года гонит подобные мысли Шутов. В церкви бывает. Молится. Он и сегодня, прежде чем к Волуеву заехать, в храме побывал. Свечи поставил. За упокой души раба божьего, сына своего Василия да за то еще, чтобы ниспослал господь победу «ерманцу», как он называл немцев. К окладу богородицы приложился, у Николы Чудотворца на молитву стал. Все, как папенька, царствие ему небесное, исполнил. Тот, бывало, вернется из города после очередной сделки, сядет за стол перед самоваром, о делах расскажет, о надеждах. Обязательно помянет, что и к богородице приложился, и молитву Николаю Чудотворцу сотворил. «Должны помочь, — перекрестится, — я им свечи поставил». Мать пугалась от такого вольного обращения к святым, Шутов-младший принимал слова папеньки как должное. Папенька, бывало, и о сотоварищах по торговле так говорил. Тому-то он то-то сделал, и тот «должон помочь». Бог, по разумению Шутова-старшего, все равно что компаньоном в торговле ему был, так получалось. До подобных обобщений Шутов-младший не доходил, но то, что святые на их стороне, усвоил хорошо. «Ерманцы тоже надеются, — думает теперь Шутов, — на свою сторону бога тянут». Видел он бляхи солдатских ремней, на которых хоть и не по-русски, но написано, что с ними бог. Шутову такое отношение и близко, и понятно, оно вошло в него с детских лет.

Истово молился Шутов, поклоны клал низко. Задел плечом о кого-то. Скосился. Народу в церковь много нашло, на это он обратил внимание. Люди простые, одеты бедно. Старики, старухи. Были здесь и женщины с детьми. «О, рвань, — ожесточился Шутов, — ни кола ни двора, а туда же». Понимал, что в церкви нельзя так думать, злобиться, перед богом все равны, однако и на собственное горло наступить не мог. Не принимал Шутов равенства. Закипало в нем. О том подумал, что молитвы ныне вновь разделились, как раздельны были они во все времена. Всяк о своем молится. Он о победе одного оружия, а эти? Те, что рядом стоят? Так же, как и он, крестятся, так же отбивают поклоны. О чем бога просят, чего хотят? Погибели они его хотят, о том и молятся. Много их в церкви, не знаешь, чьи молитвы скорее до бога дойдут. Всем скопом молятся, вдруг да уговорят…

Шутова в жар от таких мыслей бросило. «Псы шелудивые!» — ругнулся он про себя и снова попросил господа простить ему бранные слова в храме. Не к месту вспомнился приблудный пес, вой по ночам. Еще хуже сделалось. Шутов вышел из церкви. Не получилось молитвы.

Сидит он теперь в своем доме, безотрывно смотрит в окно. Дышит трудно. О леснике думает, что в погребе заперт.

Не верит он Михайле, никогда он ему не верил. С утра он специально в город к Лехе Волуеву ездил. В который раз уговаривал Леху покончить с Михайлой. Долго не поддавался на уговоры Леха. Немцы Степанова якобы из заключения вызволили, выдали в том документ. Сидел он в тюрьме якобы за связь с немецкими шпионами, и тоже оградили документом. Сколько раз доказывал Шутов Волуеву, что в таком деле бумаге верить нельзя. Степановы всегда в грамотеях ходили, воду мутили. Где он при Советах был? В деревне о нем что-то не слыхали, узнавал Шутов. А по документам, так он вроде бы даже растрату совершил. Это Степанов-то! Его батька-голодранец рубаху последнюю с себя снимет, первому встречному отдаст. Оба сына такими же росли, помнит Шутов. Весь род Степановых такой, на́ тебе — растрата. «Немцы его со всех сторон проверяли, — говорил Леха, — документы и все такое прочее в порядке». — «Дураки твои немцы, вот и в порядке», — возражал Шутов. Степановы к земле ни когда не тянулись, не было в их роду такого. В лес Степанова потянуло. По разумению Шутова, документ можно выправить любой, но и в корень смотреть надо. Степанова большевики оставили, не иначе. «Доказательств нет», — говорил Леха. Взять бы Михайлу, и делу конец. Пытать. Были бы и доказательства. «Он немецкую сторону добровольно взял, подписку в том дал», — говорил Леха. Будь его, Шутова, воля, порвал бы он эту подписку на мелкие клочки, потому грош ей цена.

Сколько жил Шутов в Малых Бродах, столько он в сторону Степанова и косился. Не просто поселился Степанов в лесу, ох не просто. Жену умершего брата с девкой под защиту взял. Что баба с девкой, у Степанова под защитой ближние деревни. Жители этих деревень, видишь ли, обеспечивают лесоповал. Льгот им добился. К начальнику тылового района, к господину полковнику Фоссу в доверие втерся, а! Всех, всех бы надо пощупать, одного поля ягода.

Ныне Леха сказал, что всполошились большевики, почуяли беду, разведчиков своих засылают. «Счас, — сказал, — в оба глаза смотреть надо». И то, что прозревать начал. «Теперь, — сказал, — можешь взять Степанова. Придержать у себя. Пусть, — сказал, — твое быдло за домом его приглядит. Объявится кто — хватайте». Наконец-то! Давно, давно надо было так-то. Шутов настолько обрадовался разрешению взять Степанова, что домой галопом гнал своего коня. Сразу услал полицаев в лес.