Виктор Делль - Право на жизнь

Днями подобное пережили. Уходили от преследования. От группы, считай, их двое всего и осталось: он да Неплюев. Что стало с командиром, с друзьями-разведчиками, старшина не знает. Одна у него теперь задача — добраться до партизан. Задача непростая. Партизаны, если живы, в осаде. В такой же, какую испытала их группа, а может быть, и покруче.

Нелепо получилось. Вспомнит Колосов, досада берет. Когда самолет над лесом появился, они успели скрыться под кронами, замерли. С Неплюевым что-то случилось. Радист дико закричал, побежал, лейтенант бросился за ним, догнал, подмял под себя. Поздно было бросаться, заметил их летчик. Круто развернул машину, вернулся, кружил дотемна.

Перед заходом солнца прилетел другой самолет. Выбросил десантников. Пришлось принять бой. Ранило Речкина. Погиб Женя Симагин. Не стало хорошего веселого парня.

О таких, как Женя, говорят: душа нараспашку. Сухарь сам не съест, когда туго, с товарищем поделится. Он и на гармошке играл, и песни пел. Голос звонкий, под стать какой-либо российской речушке без названия, что бегут бесчисленно в средней ее полосе. Вынырнет такая речушка из зарослей, прозвенит на песчаном перекате, укроется в чаще, торопливо поспешая к большой реке. Открытость характера парня с российским полем схожа. Есть такие поля в средней полосе. Кругом леса, леса, холмы да овраги, и вдруг такой простор откроется, что веришь — земля круглая. С любой стороны к такому полю подходи, оно все враз видится. Не было у Жени затаенности ни в горе, ни в радости. Его лицо, что икона в переднем углу, всякому входящему видно. Запоет, засмеется — осветит. Загрустит — лицо тенью застится.

Лейтенант Речкин Женю Симагина из полковой разведки сманил. «Слишком хмурый народ в нашей группе подобрался, — сказал Речкин, — разбавить надо». И разбавил. Женя товарища выслушать мог, если на душе у того наболело, мог душу отвести. Возьмет гармошку, так сыграет, что любая боль засохнет, болячкой отвалится. А нет, песню споет. По настроению. У него песен в запасе превеликое множество.

В группе Речкина такой порядок был заведен. Приходит кто на пополнение, лейтенант сам с ним беседу ведет. Потом старшина. О жизни говорят. О прочем. Смотря какие слова найдутся. О том, почему в разведку пошел, спрашивают прежде всего.

Зиме начало было. У каждого на языке Волга да Сталинград были. И тревога, и боль, и надежда на то, чем потом эта битва закончится. Группа Речкина подвиг совершила. Так сказал о них начальник разведки полковник Логинов. Далеко они в тот раз к немцам в тыл забрались, уничтожили хранилище авиационных бомб, крупнокалиберных снарядов. Не чаяли в живых остаться, однако повезло, вырвались. Вот тогда-то Речкин и привел Симагина. На вопрос Колосова Симагин ответил так: «Мне, товарищ старшина, немца в глаза видеть надо». — «Ну дак и смотри, когда они пленные бредут, ныне их много», — посоветовал Колосов. «Не то, товарищ старшина, — сказал на это Симагин. — Мне его глаза видеть надо, когда берем, кляпом глотку ему затыкаем». — «Не присматривался я к ним, — признался Колосов. — Иль есть на что?» — «Кому как», — ответил Симагин, неопределенно пожав плечами.

В сорок первом году Женя Симагин к восемнадцатилетнему рубежу приблизился. В армию его не взяли по возрасту, но поручение дали ответственное. Погнал он с женщинами колхозное стадо на восток. Под Можайском сделали первую остановку.

День выдался такой, каким редко бывает в сенокосную пору, когда наломаешься до боли в пояснице, руки гудят, а уйти жалко, поскольку понимаешь, как повезло с погодой. Солнца в меру, легкого ветерка, неторопливо плывущих облаков. С утра к тому же небо чистым было. В том смысле, что ни одного немецкого самолета с утра не появлялось. Женщины доить коров начали. Тут подводы подкатили, дети на них. Эвакуированный детский дом их нагнал. Воспитательницы остановку сделали, чтобы детей парным молоком напоить.

Со стороны заходящего солнца налетели немецкие истребители. Пролетали над лугом на бреющем. Били из пулеметов по стаду, по детям. Улетали. Возвращались. Стреляли и стреляли. Больше всего по детям.

Луг криком затопило. Метались по лугу дети, женщины, животные. Женщины пытались спасти детей. От пулеметных очередей, от свинца, от копыт обезумевших животных. Метался Женя Симагин. Тоже кричал. Призывал к чему-то. Потом его ударило, он потерял сознание. Ранило Женю. Ранило тяжело. Но перед тем увидел он лицо немца. Позже он поймет, что не мог увидеть лица немецкого летчика, произошло с ним такое, от чудовищного нервного напряжения прежде всего. Лицо тем не менее запомнилось. Особенно глаза в памяти запали. Стылые в желании убить.

Женя долго лечился. После госпиталя попал на фронт. Сам напросился в разведку. Перешел под начало Речкина. Разведчиком оказался добрым. Если шли за «языком», лейтенант всегда назначал Симагина в группу захвата. Ловок, увертлив, сила есть. Немцев он брал в мгновение. Скрутит, кляп заткнет. Обязательно в глаза заглянет. Глянет, плюнет, отойдет.

Он сам вызвался прикрывать отход группы. «Не подведу, товарищ лейтенант, доверьте», — вытянулся перед Речкиным так, как будто на отдых в соседнюю деревню, на свидание отпрашивался. Получив разрешение, козырнул. Ушел, чтобы остаться в памяти. Навсегда. «Навсегда», — прошептали губы. Сознание отметило, что это «навсегда» может оказаться коротким. Идет война. По ее опаленным дорогам еще пилить и пилить, а судьбы своей наперед не узнаешь. Колосов подумал о том, что, если бы не эта общность судеб, невозможно было бы жить, теряя и теряя боевых товарищей. Ушел Женя Симагин. За ним отход группы остался прикрывать Саша Веденеев. Тоже парень что надо. Настоящий воин. И по возрасту, шел ему двадцать четвертый год, по опыту. До войны Саша успел поработать на Брянском машиностроительном заводе. В тридцать девятом году был призван в армию. Зачислили его в погранвойска. Служил на границе.

«Учитесь, ребятки, учитесь, такого еще не было, чтобы учеба пошла кому-то во вред», — постоянно напоминал разведчикам Речкин, ставя в пример Сашу Веденеева. Саша обладал феноменальной способностью все видеть, все запоминать. Тренировался постоянно. Прикроет глаза, повернет голову в сторону, глянет, начнет рассказывать, что увидел. Ни одной мелочи не упустит. Все равно что затвором фотоаппарата щелкнет, фотографию проявит, отпечатает, по этой фотографии рассказ, ведет. Такая у него способность была.

Вновь всей душой ощутил Колосов, как трудно произносить даже мысленно поминальные слова о боевых товарищах. Была способность у человека. Были два года войны. Ранения. Неистовая жажда мести. За друзей-пограничников, которых Саша помнил все это время, за первый бой на заставе утром двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года.