Луи Буссенар - Банда поджигателей, или Бандиты из Оржера

Взбудораженные мальчишки и девчонки визжали, пили, курили, толкались и скакали как безумные, и только двое ребятишек, хорошеньких, робких и скромных, забившись за поросший молодыми побегами пень, держались в стороне от шума. Это были Малыш Этреши и Крошка Нанетта, двое неисправимо порядочных ребятишек, не желавших ни пить, ни воровать, ни безобразничать.

Нанетта, очаровательная белокурая девочка, чье хорошенькое личико вызывало восхищение даже у бандитов, грызла сухую корку и говорила своему другу:

— Как я была бы счастлива, если бы у меня тоже была мамочка, такая, как у тех ребятишек из крестьянских домов, где мы просили милостыню.

— А я, — говорил, округляя глаза, мальчуган, — хотел бы иметь отца, который брал бы меня с собой работать в поле и не заставлял бы воровать.

— Ах! как это прекрасно… работать вместе с родителями, как маленькие девочки и мальчики, что собирают колосья, подбирают картофель, пасут гусей или играют в саду, складывают маленькие печи…

— Для этого нам нужно убежать отсюда, Нанетта, потому что никто не захочет стать нашими мамой и папой, если мы будем в банде Фэнфэна.

— Я боюсь бежать, потому что Жак из Питивье свернет нам шею.

— Но мы должны бежать, если хотим остаться честными.

— Он столько бил меня, этот гадкий Жак!

— А у меня даже дыра в ноге осталась, туда можно палец засунуть. Ох, если бы я был большим, я бы его придушил!

Пока бедные дети, чьи отважные маленькие сердечки упорно сопротивлялись даже мыслям о возможности совершить преступление, разговаривали в своем укрытии, перед одним из костров разыгралась жестокая и отвратительная сцена, описать которую не посмели даже историки.

Жена Марабу, по имени Элен Дюваль, отвратительная мегера двадцати восьми лет, уроженка Шартра, внезапно почувствовала родовые схватки. Батист Хирург тотчас оказал ей необходимую помощь, но чудовище в образе женщины вдруг воскликнуло:

— Младенец!.. Вот еще!.. Ну-ка, что там такое? Погоди, сейчас я это замотаю!.. И-эх!.. А ну, чертово семя!..

Последовавшая за этим возгласом жуткая сцена подробно описана в протоколе судебного процесса — мать схватила свое дитя за ногу и швырнула его в костер.

— Давай, Марабу! Смелей! Вот это настоящая разбойница! — завопили бандиты, рассвирепев словно дикие звери. О человеческих чувствах тут не было и речи.

Крохотное существо корчилось на угольях. Тельце его начинало обгорать, младенец извивался, испуская предсмертные крики.

— Ах, ты еще и вопишь, чертово отродье! — воскликнуло омерзительное создание. — Как ты мне надоел!

— Давай наподдай ему как следует!

— Сверни ему шею, пни его, да посильней!

— Эй, Марабу! Твой наследник чего-то хочет.

Мать выхватила из костра новорожденного, чьи истошные вопли могли разжалобить камень. Схватив его за ногу, она швырнула дымящегося младенца на землю, тяжелым сабо наступила на горло и не убирала ногу до тех пор, пока он не перестал дышать. Затем под вопли, смех, шуточки и проклятия бандитов она снова швырнула его в огонь, и вскоре пламя поглотило его. Тогда Главарь, невозмутимо взиравший на эту чудовищную сцену, подозвал к себе Рыжего из Оно и сказал:

— Сегодня, товарищ, можешь веселиться. У тебя есть ровно двадцать четыре часа, чтобы исполнить супружеский долг. Завтра ночью ты будешь командовать налетом на ферму Монгон.

— Можете рассчитывать на меня, Главарь. Все будет выполнено как надо.

Госпожа де Ружмон, решив, что станет принимать виконта де Монвиля, чье имя, умонастроение и внушительный вид произвели на нее благоприятное впечатление, тем не менее была расположена собрать о нем кое-какие сведения. В самом деле, в жизни виконта крылась некая тайна, которая беспокоила ее, точнее, задевала ее любопытство. Как всякая женщина, графиня была падка на все странное и загадочное. Замена барона виконтом, бандита Жана Франсуа честным Франсуа Жаном, сходство имен, внешнее сходство, неожиданное появление виконта, его дерзкое вступление во владение замком Жуи в разгар Террора — все это требовало дополнительных разъяснений, и графине казалось, что никто не сможет ей помочь лучше судьи.

Придя к такому выводу, госпожа де Ружмон послала бывшего кирасира германского легиона Этьена Лелюка с письмом в Базош-ле-Гальранд. Послание было спешным, и ответ не терпел отлагательства. Достойная дама полагала, что кантональный судья, как бальи [45] Бальи — королевский чиновник, глава судебно-административного округа. Эта должность упразднена во время Великой французской революции. (Примеч. перев.) былых времен, всецело в ее распоряжении, поэтому настоятельно просила старшего Бувара — и просьба эта напоминала скорее приказ — в тот же день явиться в Ружмон. Однако вопреки ее ожиданиям Этьен Лелюк вернулся в сопровождении не мирового судьи, а его сына.

— Госпожа графиня, — громко объявила Мадлена Герен, докладывая о посетителе, — это молодой Бувар, сын господина судьи. Он приехал поговорить с вами.

— Ах, это вы, мой юный друг, — произнесла госпожа де Ружмон с надменной приветливостью знатной дамы, для которой не существовало ни Революции, ни декретов об отмене титулов и сословий, ни всеобщего равенства. — Надеюсь, с милейшим господином Буваром ничего не случилось?

— Отец огорчится, узнав, что ваше письмо не застало его дома, — дружелюбно отвечал капитан, — его задержали дела. Узнав, что вы срочно хотите его видеть, я решил приехать вместо него. Надеюсь быть вам полезным, если это возможно.

— Мне необходимо срочно получить конфиденциальные сведения, которыми располагает только судья. Но я благодарю вас, дорогой, что вы приехали, и прошу садиться. Сейчас я позову Рене и Валентину. Полагаю, они будут рады повидаться с вами.

Графиня не доверяла Мадлене, путавшейся в словах, и сама отправилась за девушками, которые спустились, заинтригованные приятным для затворниц известием:

— У нас гость!

При виде капитана Бувара, к которому она испытывала искренние дружеские чувства, добрая улыбка озарила прекрасное меланхолическое лицо Валентины, а Рене, покраснев, не смогла сдержать восторженного восклицания.

— Ах, — промолвила Валентина, — наш друг капитан! А мы уже отчаялись вас увидеть.

— Да, а ведь отчаиваться плохо, — прибавила Рене, охваченная сладостным смущением, и оттого плохо понимая, что говорит.

— Но я, — побледнев, взволнованно стал оправдываться молодой человек, — я опасался показаться навязчивым или нескромным…

— Вы не из тех, кто может быть навязчивым, — отвечала Валентина, обрадованная визитом благородного офицера. — Не правда ли, матушка?

— Мы все любим вас, дорогой господин Леон, — произнесла графиня.