Анатолий Гусев - Меч Аркаима

— Мне всё — не надо. Много будет! — вяло сказал чеченец. — Что сам хочешь? Что мне предложишь? Говори!

— Ты будешь — глава всех вооружённых сил Кавказа! Я хочу быть эмиром всего Кавказа!

— Аппетит хороший у тебя — усмехнулся полевой командир.

— Не жалуюсь, — отбил Муса, улыбаясь, и более миролюбиво продолжил. — Не обижайся, пожалуйста. Ты хороший командир, но что ты понимаешь в политики? Ну, завоюем мы Кавказ, а дальше что?

— А дальше видно будет! Может быть, под давлением Запада Кавказ сможем от России отделить. Под Запад русские прогибаются, даже мне противно! Как нас тогда из Германии, из тёплых казарм, в чистое поле под Псков, осенью… Обидно! Самые большие враги русских — сами русские! Россию победить не возможно! Не кому! Разве, что только Китай? Но у него армия, как и всё остальное — китайская!

— А американцы?

— Какие из американцев вояки? — презрительно сплюнул Исбахан. — Своей тени боятся. Разве что турки под свою руку всех мусульман — суннитов объединят? Ладно, это всё мечты, лирика, как ты говоришь. К делу! Надо будет этот обряд на видеокамеру записать, а ещё лучше — меч сюда привести!

— Это как получится!

— Что нет меча?

— Есть! Но есть и различные трудности, в частности с перевозом.

— Тогда надо, чтобы получилось! Как хочешь действовать?

— Пойти на Урал, добыть Меч. Мне нужен твой родственник, любой. Для обряда.

— Зарежешь?

— Шутишь?

— Зачем?

— Нет, никто никого резать не будет. У Меча победу должен просить или сам полководец или его родственник. Лучше всего сын сестры.

— Во, как раз я его и хотел с тобой послать, своего племянника Алима, толку от него здесь всё равно ни какого. Я про него тебе уже говорил. Да мать его, мою сестру, ты знаешь. Пускай, лучше меч поищет. Хоть какая-то польза. Только как ты найдёшь этот меч? Неужели за тысячу лет ничего не поменялось?

— Поменялось, конечно, но не так, чтобы найти было нельзя. На том утёсе, где находится пещера с Мечём, должны расти три берёзы. Думаю, тех берёз давно уж нет, или, на их месте целая берёзовая роща растёт. Но сам- то утёс на месте, и пещера в нём. В нашей семье передаётся путь в конных переходах и в днях пути, в каких местах делать стоянки, какие приметы этих стоянок. Ещё в молодости, частично я это проверил, до Урала, правда, не добрался, но приметы стоянок более или менее совпадают с нашим семейным преданием. Если начало пути сходится, то и конец пути сойдётся.

И Муса начал в подробностях описывать дорогу до пещеры, где находится Всепобеждающий Меч Солнца.

— Хорошо, — сказал Исбахан, — зачем ты мне этот путь говоришь, не знаю.

— Что бы знал, где искать, если что.

— Ладно. Оружие возьмёшь?

— Зачем? Мы же не воевать идём. Для начала, пусть твой племянник у меня погостит, отмоется, отъестся, что бы было не похоже, что он с гор спустился. Соберём снаряжение и, через месяц, рванём на Урал.

— Хорошо. Пусть так и будет. Пойдём вниз, с племянником познакомлю. Я вот думаю: почему твои предки Шамилю про меч не сказали?

— Говорили. Но он правоверный мусульманин, имам. Сказал: «На всё воля Аллаха!»

— Святой был человек!

— И благородный!

И они пошли по тропинке вниз к лагерю боевиков Исбахана.

В Москве лето, конец июля. Мирный город. Петру Иванову было как-то странно думать, что в горах Чечни идут бои, федеральные войска добивают банды боевиков. Война кончилась, но идут спецоперации и всё равно, наверное, гибнут молодые пацаны. Теракт вот недавно был. А здесь всё тихо, воробьи чирикают. Удивительно!

Он о себе заметил, что нет у него ни какого «афганского» или «чеченского» синдрома. Он не завидовал мирным жителям, не жалел себя, что он был на войне, а они тут в тылу наслаждались жизнью. Наоборот, там была настоящая жизнь! Ему было жалко расставаться со своими боевыми товарищами, он скучал по походному быту, даже по полевой кухне с её неизменной перловкой и тушёнкой. Это как в детстве: в пионерский лагерь не охота ехать и из лагеря не охота уезжать. Короче — воевать ему нравилось. И Пётр бы остался в армии, если бы не маленькая для москвича зарплата.

Хорошо, всё же дома, на гражданке!

Он шёл к своему другу и ровеснику Афанасию Крыкову, с которым, конечно, созванивался по телефону, но, увидится, всё было как-то некогда. Кабаки, девочки. Пить не любил и не умел, но здесь в Москве пришлось притворяться, что любит и умеет. А иначе как девочку на ночь снять! Девочки глупы, подумают, что он слабак. Вообще, он заметил, что на войне любители выпить, долго не жили. И пили, наверное, от страха. Ему это как-то не требовалось, возбуждение после боя проходило как-то само собой. Да и перед боем он не нервничал. А вот перед знакомством с девушкой — очень даже! Тяжело ему было, завязать знакомство, набиться к ней домой, раздеться перед почти незнакомым человеком, лечь в кровать, начать этим заниматься, нет, в атаку подняться, под пули, куда как легче!

И вот наконец-то вырвался к Афоне.

Тот наслаждался свободой и независимостью в двухкомнатной квартире. Ему её оставили родители, в надежде, что Афоня женится, родит ребёнка и двухкомнатная квартира будет в самый раз. Сами же родители с четырнадцатилетним братом Афони перебрались в другую двухкомнатную квартиру на соседней улице. Эта квартира, в свою очередь, досталась им от матери его матери, то есть от бабушки Афанасия. В маленькой комнате, своей квартиры, он устроил рабочий кабинет. Там стояли шкафы, набитые книгами, диван, где спал хозяин и письменный стол. На письменном столе, свидетельствовал о крутости владельца компьютер. Другая комната — большая, открывалась редко. А крутость, на самом деле, была у папы Афанасия, предпринимателя, владельца небольшой торговой фирмы. Деньги у аспиранта, понятное дело, тоже были. Папины деньги. Такова жизнь! А иначе не было бы аспиранта, а был бы менеджер в торговой фирме, как думал его папа. Отец Афанасия надеялся, что другой сын, когда вырастет, пойдёт по его стопам и вроде как надежды эти оправдывались. А занятия своего старшего сына он не одобрял — тем, что не приносит деньги заниматься не надо. Хотя тайно, в глубине души гордился сыном и верил, что он будет большим учёным.

Афоня мог делать в своей квартире всё что угодно — устраивать вечеринки, водить девушек, но он как раз этого и не делал, так как был увлечён наукой, в отличие от Петра, который рад бы был водить девушек и устраивать попойки. Шумные компании он не любил, но, что делать? Это была суровая необходимость! Иначе соблазнить девиц лёгкого поведения было бы нелегко! Охота пуще неволи!

Но было негде этим заниматься, он жил в двухкомнатной квартире с родителями. Бодливой корове Бог рогов не дал!

Два друга были абсолютно разными по характеру, полными противоположностями друг другу. И в этом было их единство. Борьбы и соперничества между ними не было — Пётр признавал авторитет Афанасия. Единственным их сходством было то, что по жизни они занимались любимым делом, не смотря не на что. Петру понравилось воевать и, выйдя на гражданку, он вряд ли на этом успокоится — он пойдёт служить в ОМОН, в ФСБ или в спецназ — он потом определиться. Афанасий занимался своей любимой истории абсолютно бесплатно, так как то, что ему платили в аспирантуре — были не деньги. Хотя он ей бы занимался и без денег, в смысле, без финансовой помощи отца. Как-нибудь выкрутился бы. Началось всё с любви к чтению исторических романов, а кончилось — историческим факультетом МГУ. Читал он запоем. Ясное дело, что любимым романом была «Россия молодая» Юрия Германа. Читал он её несколько раз, а любимым героем был, естественно, поручик Афанасий Петрович Крыков. Афоня в юности (лет в четырнадцать) даже плакал, жалея о гибели своего тёзки и однофамильца. Потом, углублённо изучая историю, он обнаружил, что в исторических книгах не всё, как оказалась, правда. Собственно истины там не так много — так, общая канва, на фоне которой действуют главные герои. Так в любимой рок-опере «Юнона и Авось» правдой оказались лишь имена главных героев да названия кораблей, и то, что граф Резанов действительно был в Сан-Франциско, переспал там с дочерью губернатора и погиб в Сибири — разбился, упав на полном скаку с лошади под Красноярском, приложившись головой о камень. Всё остальное было прекрасной выдумкой автора — гимн любви, которой в действительности не было, что очень огорчало Афанасия. «Что ж тут удивительного — сказал профессор Богуславский, его куратор, после того, как Афанасий пожаловался ему на это, — это же художественное произведение. Хуже она от этого не стала. Это видение художника или политическая конъюнктура, или и то и другое вместе. Там и не должно быть всё правдой. Ну, кто будет пытаться свести Америку и Россию, приехав для этой цели с Аляски, из Ново-Архангельска в Калифорнию, в Сан-Франциско? Надо было из России в Испанию, из Санкт-Петербурга в Мадрид. Нельзя же изучать историю Франции, к примеру, по романам Дюма». В дальнейшем, Афоня стал с пеной у рта, отстаивал историческую правду перед любой аудиторией, будь то один человек или несколько. Не всегда ему верили — очень сильны были устоявшиеся стереотипы. Но он считал, что и один в поле воин и отстаивал истину как мог.