Алекс Грин - Всемирный следопыт, 1930 № 12

— Дон Рафаэль, не ломайте вы свою молодую голову, — успокаивал юношу старый негр. — Все устроится, все уладится. Только бы выбраться отсюда! С Канарских островов мы уже наверняка доберемся до нашей Кубы. Не так ведь далеко. Если деньги не придут, мы, черные, проработаем месяц — другой портовыми грузчиками, сколотим денежки, купим билет для Дона Эстебана и других, что послабее, а сами наймемся матросами на пароход, который пойдет к Кубе. Работать-то мы все здорово умеем!

Улыбка вспыхнула на мрачном лице Рафаэля.

— Вы успокаиваете меня, Жуан. Если бы вы знали, как мне тяжело, что я не могу захватить с собой и остальных наших братьев-кубинцев…

— Внимание! — шепнул вдруг Жуан. Лицо его сразу стало равнодушным, руки спокойно легли на колени.

Склонив голову над бумагой, Рафаэль стал торопливо рисовать. На дороге показались несколько человек в полотняных мундирах. Это был губернатор и его свита, возвращавшиеся с вечерней прогулки. Они ходили осматривать постройку нового моста на Вио-дель-Консул.

Проходя мимо хижины, губернатор ответил на почтительный поклон негра небрежным кивком головы, а молодому художнику приветливо бросил:

— Добрый вечер, сенор!

— Какой удивительно настойчивый художник, — сказал губернатор, обращаясь к своим спутникам. — Жаль только, что он тратит столько труда на такие пустяки.

— А мне его рисование кажется весьма подозрительным. Вечно он сидит с кубинцами. Что у него за дела с ними? Не люблю я этих кубинцев. Я не удивлюсь, если в одну прекрасную ночь они соберутся вместе и вырежут всех нас. Все они разбойники! — проворчал городской судья, маленький худой человек с желтоватым лицом.

Губернатор рассмеялся:

— Дон Винцента, у вас всегда только заговоры и революции на уме. Если бы не эти «разбойники», вы никогда не попробовали бы здесь, на Фернандо-Поо, свежих помидоров и салата. И вся эта местность не выглядела бы так очаровательно, как выглядит сейчас. Ведь это сплошные сады! Подумайте только, что шесть лет назад тут росла одна сорная трава!

— А все-таки этот вечно улыбающийся мазилка мне не нравится, — настаивал на своем судья. — Я не понимаю, как в стране, где почти у каждого болит печень, можно быть всегда таким веселым. Под этим что-то скрывается.

Теперь уже не только губернатор, но и комендант порта и доктор разразились смехом.

— Что! Что! Вы уж и его подозреваете в заговоре? Такой добрый малый! Такой наивный! Наш король может спокойно спать, если все его подданные будут похожи на дона Энрико Сароллу…

Между тем Рафаэль складывал свой альбом.

— Где мы соберемся сегодня ночью? — спросил он.

— У Мануэля Корезмы. Там всего безопаснее.

— До свидания, Жуан. Поторопитесь передать другим все, что я вам рассказал.

— Не беспокойтесь. Через час все будут знать. Франциско Заморра на коноэ поплывет сегодня ночью в залив Санта-Карлос к Бернардо Нунецу. Завтра вечером они приплывут к пристани.

Поздно вечером в хижине Мануэля Корезмы собралось человек тридцать кубинцев. Два больших котелка, наполненные пальмовым маслом, освещали хижину мерцающим пламенем. Вдоль стен стояли скамейки, кругом были разбросаны ящики для сидения, но все-таки многим пришлось сидеть на земле.

С балок потолка свешивались пучки табачных листьев, отбрасывавших длинные черные тени на рыжие стены. Несколько стволов какао стояли в углу. В другом углу были навалены пучки сухой кукурузы. Выходное отверстие из предосторожности было закрыто цыновкой. Налетавшие порывы вечернего ветра колыхали цыновку, шелестели сухими табачными листьями.

В последний раз собрались вместе кубинцы. Назавтра был назначен побег. Надолго, быть может, навсегда, должны были расстаться беглецы с остающимися на острове друзьями. Лица всех были грустны и озабочены.

После долгой оживленной беседы, напутствий, обсуждения всех подробностей предстоящего пути неграм и мулатам захотелось музыки и песен. Несколько человек вышли на середину хижины с музыкальными инструментами в руках. Они уселись в кружок на землю, за исключением одного, стоявшего посредине.

Мануэль Хорезма подошел к огромному там-таму и стал изо всех сил в него ударять. На фоне этих монотонных глухих звуков, мерного стона гитар и флейт потекла печальная заунывная песнь.

Пел негр, стоявший в середине круга. Он раскачивался из стороны в сторону, ритмично приседая и слегка похлопывая вытянутыми вперед ладонями. Его медленные движения удивительно гармонировали с мелодией и содержанием песни Казалось, он с трудом движется, придавленный какой-то огромной тяжестью.

— Десять лет, десять лет страданий, только бы увидеть далекую родину. Но моя родина — земля, где я родился, уже растерзана на мелкие клочки…

Сидевшие на земле музыканты подхватывали хором:

— Ай, Куба, ай, Куба, ай Куба! Земля, на которой я родился!..

При каждом таком возгласе певец все ниже и ниже приседал к земле, умоляющим жестом протягивая вперед руки.

— Ай, Куба, ай, Куба, ай, Куба!.. — рыдал громче всех Франциско Канделя, поднимая вверх искалеченные руки.

Странная это была песня. Она появилась на свет на острове Фернандо-Поо рожденная тоской по далекой родине Каждый из этих людей был ее автором и создавалась она постепенно, строка за строкой.

Дон Эстебан, потрясенный, закрыл лицо руками. Рафаэль слушал с широко раскрытыми горящими глазами.

— Ай, Фернандо-Поо, проклятая земля! — внезапно запел негр, стоявший в кругу, — В последний раз слышат твои горы нашу песню. Пройдет еще день, и море унесет нас прочь от твоих берегов, политых нашей кровью и слезами…

Песня сменяла песню. Рокотали тамбурины, и тонко плакали гитары. Протяжно струились глубокие грудные надтреснутые голоса.

Только на рассвете, горячо распростившись друг с другом, стали расходиться кубинцы по домам…

На следующий день около девяти часов утра мистер Давид Эдгерлей вышел из фактории и направился в сторону государственных учреждений. Он шел повидаться с доном Бернардом Ливарец. Дон Бернардо был важной персоной на острове. Он исполнял обязанности таможенного чиновника, почтмейстера и администратора государственных рабочих.

После напрасных поисков дона Бернардо в муниципальном совете и штурма запертой двери почты Эдгерлей решил заглянуть в заднюю комнату другого учреждения. В этой комнате стояла сырая прохлада. Полутемная из-за деревьев, заслонивших окна, с выкрашенными бледно зеленой краской стенами, с черным от грязи полом, она напоминала покойницкую. У окна ее сидел секретарь городского судьи дон Эстебан Ферронда и целыми днями писал казенные бумаги.