Алекс Грин - Всемирный следопыт, 1930 № 12

— И ты надеешься на успех? — спросил пытливо Косаговский.

Раттнер не успел ответить. Его окружили главари восстания.

— Слушь, мирской! Ты у нас в роде коновода, — обратился к Раттнеру кузнец с апостольской бородой. — Хотим мы твово ума пытать! Купчишки-то в кремле как в горсти. Надобе к кремлю приступом приступить, на копье его поднять.

— На копье!.. На копье кремль! — закричали ближайшие из восставших, прислушивавшиеся к разговору начальников.

И вся площадь подовторила им:

— На копье-о-у!..

— А сколько в кремле стрельцов? — спросил Раттнер.

— Близь тысячи! — крикнул кто-то опасливо из толпы.

— Толкуй неладное! — ответил строго, повертываясь в сторону крикнувшего, кузнец. — Откуль же близ тысячи, когда их всего в городе не более штисот наберется? А городского полку стрельцы, сотни три, в тайгу утекли!

— Ладно, попробуем, — ответил Раттнер. — Разбирайте оружье!

Восставшие бросились к телегам, привезшим из Усо-Чорта оружие, и начали поспешно расхватывать его. Но усочортовские мастерские смогли прислать повстанцам, или, по старо-русской, а следовательно, и китежской терминологии, — «белое» оружие.

Косаговский хотел было взять легкую и изящную саблю, но, нащупав в кармане «Саваж», раздумал. Истома же вооружился огромной медвежьей рогатиной, так не шедшей к его тонкой девичьей фигуре.

Гигант кузнец взял с одного из возов граненую в несколько перьев [10] Граней. ) булаву-пернач и поднес ее с поклоном Раттнеру.

— Ты у нас за воеводу, так уж прими пернач!

— Что вы, что вы! — отстранился конфузливо Раттнер. — Не надо. К чему это?

— Не спесивься, батюшка! — сказал строго кузнец. — Не я, народ новокитежский жалует тя в свои воеводы!

— Ах, чтоб вас! — прошептал сердито Раттнер, принял пернач и не долго думая сунул его за пазуху.

В бою все это оружие могло играть очень незначительную роль. Это сознавали и сами восставшие. То и дело слышались горестные восклицания:

— Эх, огненного боя у нас мало!

— Пищалей хоть бы полсотни!

Но «огненного» боя не было. Новокитежские власти предусмотрительно отбирали все огнестрельное и даже метательное оружие тотчас же, как только выходило оно из рук мастеров, и хранили его в кремлевских арсеналах.

— Ни щитов, ни лестниц, ни багров у нас нет, — кручинились восставшие. — Как на стены полезем?

— А они начнут со стен смолу горячую поливать да из пищалей бить!

Но эти отдельные робкие возгласы потонули в общем могучем крике:

— На копье!.. На приступ!..

Людская волна ударила в стены кремля и остановилась. Между зубцами зацвели маками и васильками кафтаны стреминных стрельцов. Началась обычная пе ред приступом перебранка.　

— Эй, сермяжники, сдавайтесь! — кричали стрельцы. — С мирскими ворами стакнулись! На Русь захотели?

— А вы за попа щит поставили? — кричали в ответ восставшие. — Эх вы, исусово войско!

— Зададим вам, деревянному воинству, жару! — грозились стрельцы, намекая на дреколье восставших. — Всех перевешаем!

— Отыдь!.. Раздайсь… Расступись!.. — закричали вдруг в толпе.

Косаговский оглянулся удивленно. Человек сорок повстанцев с трудом тащили самодельный таран, огромное, необхватное бревно, один конец которого был наспех окован железом. Многие из стоявших у стен бросились на подмогу. Теперь у бревна было не меньше сотни.

Таран подтащили к воротам главной Крестовой башни кремля. Командовал кузнец с апостольской бородой.

— Ребятушки, приготовьтесь! — кричал он. — Ну, с богом! Ра-а…

— зом! — охнули дружно таранщики и ударили железным ломом тарана в воротные полотнища.

Но несокрушимы тяжелые ворота кремля.

— Ра-а… — завел было опять кузнец, но не кончил.

— Беги от стен! — закричал вдруг чахоточный солелом. — Счас с пищалей шибать начнут и пушки тож обряжают!

Но не успела все же отхлынуть толпа. Кремлевские стены окутались облаками порохового дыма. Стрельцы шибали по осаждающим из длинноствольных и тяжелых пищалей и крупного калибра самопалов. Раздались болезненные крики и стоны.

Вскоре верхняя часть кремлевских стен совершенно скрылась за густыми зелеными клубами порохового дыма.

Но даже пушки почти не причиняли вреда восставшим. Ядра, глухо клокотясь и взрывая землю, прыгали как кегельные шары, пущенные ленивой рукой. И повстанцы бегали от них, как от собак, кусающих за ноги.

Жгучий июльский день буйствовал. Но едва солнце зацепилось за гребень тайги, с гор потянуло холодком. Пала обильная роса и прибила пыль, поднятую новокитежской кутерьмой.

Косаговский, обходя осторожно костры повстанческого лагеря, расположившегося здесь же на площади, шел к озеру Светлояру. Ему хотелось побыть одному, вырешить кое-что, наконец успокоиться немного после дневных волнений.

Косаговского больше всего тревожило поведение Раттнера, теперь, с принятием пернача, ставшего воеводой-главком повстанческих войск. Весь день он удивлял Косаговского своей вялостью, даже нерешительностью в руководстве осадою кремля.

У крайнего костра, от которого хорошо виден был лунный простор Светлояра, Косаговский круто остановился.

Открылся перед ним вид на город и озеро с таежной стеной на противоположном берегу.

Ново-Китеж не спал в эту ночь. Сквозь слюду и пузыри окон мутно светились огни его.

«Отгородился ты непроходимыми болотами, смрадной Прорвой от мира, — подумал Косаговский, — а этот беспокойный, старый и вечно молодой мир все же пришел к тебе!»

Святодухова гора громадной и тяжелой глыбой выделялась на фоне зарева горящей вокруг города тайги. Лесной пожар, как показалось Косаговскому, усилился и приблизился к Ново-Китежу.

Внизу, под холмом раздались голоса. Молодой и сильный, прерываемый голодным чавканьем, спрашивал раздраженно:

— Доколе же мы будем с кремлем в тесную бабу играть? Когда же сражению быть?

— Вот еще нещечко навязался! — ворчал глухой старческий тенорок. — Сражение ему подавай!

Косаговский бегом кинулся с холма. Проходя мимо трупа кандальника, он почти вслух подумал:

«Сейчас же, не откладывая, об’яснюсь с Николаем. Чего он тянет?»

Но когда Косаговский подошел к своему костру, Раттнер уже спал, завернувшись в где-то взятый плащ-япанчу. Летчик постоял, подумал и подвалился приятелю под бок.

Среди глубокой ночи задребезжал вдруг набатом колокол кремлевского собора. Повстанцы, проснувшись, схватились за оружие. Урядники и сотенные головы выстраивали свои десятки и сотни. Слышался громкий голос Раттнера, приказывавшего тушить костры.