Николай Шпанов - Всемирный следопыт, 1928 № 10

Этот пласт я уже не «подсаживал» лопатой, а разрыхлял особым совком. Угли, кости, черепки, но ни одного орудия…

Невольно возник вопрос: что это — костер приезжавших сюда две тысячи лет назад промышленников или жилье, где они выделывали свои непрочные орудия из кремня?

Докопав до скалы и разложив в разные кучки промытую керамику и кости, я измерил и записал толщину слоев всех четырех стенок, а образчики слоев завернул в плотную бумагу для подробного анализа в Ленинграде. Измерение показало, в какую сторону направлялось кострище. Затем заложил еще четыре шурфа…

Второй шурф дал мне следующее: мощность культурного слоя (золы с углем) увеличивается до 30 сантиметров. Прибавилась керамика, при чем находившаяся в низких слоях резко отличалась от находившихся в верхних по орнаменту и технике обжига. Значит, здесь я нашел или напластование различный культур, или одна и та же культура пережила соответствующее развитие техники гончарного изделия.

Третей шурф заключал в себе 52 сантиметра культурного слоя. На правой, то-есть восточной, стороне его я наткнулся на ряд крупных камней, уложенных рядом, повидимому, кругообразно (рис. 2). Это был очаг — лучшее доказательство того, что здесь находилось жилье доисторического человека.

Под самыми камнями обнаружился еще слой воды до 10 сантиметров толщиной, слой золы, углей и керамики, — значит, люди не сразу поселились здесь: сперва они лишь разводили в этом месте огонь и грелись.

Четвертый шурф, как видно по плану, отстоит на таком же расстоянии от третьего, как и второй. Он дал уменьшение толщины слоя угля и золы и увеличение керамики более раннего типа, в то время как керамика позднего типа попалась лишь дважды. Следовательно, огнище человека более древней эпохи было шире, у человека же более поздней оно суживалось. Это могло означать, что человек позднейшей эпохи имел здесь жилье (вероятно, землянку) и тщательно сберегал жар и теплоту.

Пятый шурф находился в стороне, ближе к скале. Он вполне оправдал мои ожидания: целая куча кремневых осколков и три готовых прекрасных наконечника для дротиков (копий), ряд скребков для очистки шкуры и прочие ценные находки.

Эти пять раскопанных метровых шурфов дали мне следующее: люди жили на этой стоянке в две различных эпохи, в позднейшую они имели здесь постоянное жилье (рис. 3). Повидимому, днем они были заняты промыслом, а вечерами, озаренные пламенем костра, возились с приготовлением еды (которая состояла из птицы, иногда оленины, чаще же из каких-то других животных, быть может, тюленя), другие выделывали орудия для промыслов. Кремень был плохого качества и ломался при метании, — об этом говорили многочисленные обломки орудий, лишенные заостренной части.

Незаконченные орудия свидетельствовали о том, как трудно было их изготовлять; нередко почти готовое, с тщательной ретушью, орудие при неловком ударе ломалось, и погибал весь труд.

Когда я раскопал эти пять метров, наступила белая ночь. Итти к лодке мне не хотелось. Утром пришлось бы разыскивать это место стоянки — так хорошо оно было скрыто. Я натаскал мха и уснул под нависшей с трех сторон скалой, где несколько тысяч лет назад спали первобытные люди.

Предыдущие ночи давали себя знать; если в лихорадке поисков мне было достаточно трех-четырех часов сна и больше не спалось, то теперь, лежа около богатых раскопок, я решил как следует отоспаться. Ночью сквозь сон до меня доносились вой ветра и грохот бившихся о камни волн…

Когда наутро я вышел из убежища, часы показывали, что мой сон длился десять часов. Я направился к водоему помыться. Вода оказалась зацветшей и гнилой. Пришлось поэтому итти к лодке, около которой лежала предусмотрительно захваченная четверть с пресной водой.

Подойдя к лодке, я пошатнулся, как от удара, и невольно свистнул: в лодке чернела огромная дыра; соседняя скала местами позеленела от масляной, едва просохшей, краски. Очевидно, волны во время бури ночью били о скалы крепко привязанную лодку, Действительно, вблизи на волнах лениво качался кусок ярко-зеленой доски…

Починить лодку на месте, как показал осмотр, было невозможно. Правда, можно было бы заткнуть дыру брезентом лузана (кусок материи с дырой для головы — одежда зырян), однако, не было гвоздей, чтобы прибить брезент. Оставалось ждать приезда бота с рабочими.

Ругая себя за непредусмотрительность, я понес бутыль с водой к стоянке. Когда я разводил костер, у меня мелькнула мысль: «А что, если они не догадаются, где я нахожусь?..»

Я сильно встревожился. Единственным указателем направления, по которому я уехал, была оставленная мною записка на втором острове. Но ночная буря непременно должна была оторвать намокшую часть бумаги от сухой, лежавшей под камнем. Нарисованные мелом стрелки, вероятно, смыты водой. Как же, в таком случае, товарищи меня отыщут?..

Положение было скверное: никем не посещаемый островок, невозможность с него выбраться, отсутствие свежей пресной воды, запас пищи всего на один день (правда, его можно было бы растянуть на несколько дней)… Ружье осталось у товарищей; к тому же и стрелять-то здесь нечего, кроме редких чаек. Рыбу же руками не поймаешь.

За девять лет скитаний в области Коми (зырян) я встречал немало опасностей: дважды приходилось мне блуждать в лесу по нескольку дней; раз случалось и замерзать; однажды ночью в Татарской республике бандит, промахнувшись, вместо удара по моей голове согнул ломом железный прут тарантаса; приходилось мне и тонуть и подвергаться нападениям хищных зверей, но сидеть на необитаемом островке среди моря, без лодки и припасов еще не случалось…

На горизонте чернел длинной полоской дымок парохода. Но, увы, пароход не мог подойти ближе, так как часть моря, где тянутся островки, опасна своими подводными камнями. Сидеть и размышлять о своей судьбе было более чем бессмысленно. Я решил взяться за работу.

Не раз лопата застывала в моих руках, когда проносилась назойливая мысль: «А вдруг они не приедут»…

Вечером, после скромного ужина, я погрузился в тревожный, поминутно прерывавшийся, сон. Ворочаясь с боку на бок, я высчитывал, в котором часу может притти бот.

Наступило утро. Миновали все сроки, а бота не было… Весь день до позднего вечера я просидел на самом высоком мысу островка, глядя на голубеющую на горизонте полоску второго острова, откуда должны были приплыть товарищи. «Там, — думалось мне, — ищут они меня и, не найдя меня и моей записки…»