Николай Шпанов - Всемирный следопыт, 1928 № 11

Однако нам было не до рассуждений о судьбе наших спутников. Нужно было прежде всего помочь раненым и сделать все необходимое для того, чтобы удержаться на льдине, куда забросила нас судьба. Капитан Цаппи, утверждавший, что имеет некоторые познания в хирургии, подал первую помощь пострадавшим: Мальмгрену, у которого была сломана рука, Нобиле и Чечиони, у которых была сломана нога.

Кстати, относительно руки моего друга Мальмгрена, о трагической гибели которого я с грустью от вас узнал. Мальмгреи в первые минуты не подавал вида, что страдает, но когда была оказана помощь Нобиле и Чечиони, он не мог больше терпеть и просил осмотреть его левую руку, которая, как ему казалось, была сломана. Капитан Цаппи, осмотрев Мальмгрена, заявил, что переломов у него нет. Однако мы настояли на том, чтобы ему была сделана перевязка. Страдания не помешали Мальмгрену первым обратить внимание на то, что в нашем бедственном положении особенно важно позаботиться о продовольствии. Банки с провиантом оказались рассыпанными по всему ледяному полю вследствие удара дирижабля об лед. В этом отношении сильный удар нам помог. Продукты были сложены в килевом коридоре дирижабля, и если бы они оттуда не вывалились при ударе, То мы остались бы без единого бисквита, без банки пеммикана, без плитки шоколада…

Банки были подобраны. Энергично принялись строить радиомачту из алюминиевых труб разбитой гондолы. Вскоре неутомимый Бьяджи уже сидел за ключом и посылал всему миру известия о катастрофе. Я до сих пор не могу понять, как могло случиться, что при полученном нами ударе остались целы аккумуляторы, давшие возможность пустить в ход радио…

Однако земля молчала. Мы решили, что нас не слышат. Тем не менее мы питали надежду, что рано или поздно наше SOS будет услышано. Возникла мысль, что необходимо пешком отправиться в направлении Шпицбергена, чтобы дать знать о бедственном положении группы. Кажется, первым, подавшим эту мысль, был капитан Мариано. Вместе с капитаном Цаппи они разработали план похода к земле. Встал вопрос о том, что без опытного руководителя им этого похода не совершить. Руководителем мог быть лишь Финн Мальмгрен, так как он один из всей группы был знаком с условиями путешествия на севере. Вместе с Мариано и Цаппи собирались итти радист Бьяджи и капитан Вильери. Однако Мальмгрен категорически заявил, что он не пустит Бьяджи, так как с его уходом группа будет лишена всякой надежды на установку радиосвязи с землей.

Я прекрасно знал Мальмгрена. Это был джентльмен до кончика ногтей. Он не мог согласиться уйти и взять с собой Бьяджи. Он говорил, что если уйдет. Бьяджи, должен остаться он, Мальмгрен, чтобы сделать попытку, в случае крайности, вывести группу к земле. Тогда Нобиле предложил другое: пусть с Мальмгреном уходят все, кто может итти, оставив на льду больных Нобиле и Чечиони. Этот план был категорически отвергнут. Вильери первым заявил, что остается на льду с больными; к нему присоединились остальные. В поход должна была двинуться группа — Мальмгрен, Мариано и Цаппи. Я не мог согласиться с тем, чтобы Мальмгрен, которого вновь начала беспокоить рука и который весьма ослабел, шел на верную гибель. Однако он стоял на своем. Нобиле также отговаривал Мальмгрена от похода, но предоставил ему свободу выбора. Поход был назначен на тридцатое мая.

В ночь с двадцать девятого на тридцатое Мальмгрен убил из своего кольта белого медведя, который забрел на нашу льдину, Это был первый медведь, попавший в наш лагерь. Он приходил сюда и раньше, так как однажды мы обнаружили развороченные продукты, до которых он добирался. И на этот раз медведь пришел за тем же, но ненароком, орудуя над жестянкой, из которой пахло пеммиканом, побеспокоил Мальмгрена и заплатил за это жизнью. Оплошность медведя была нам весьма на-руку: целый месяц мы питались его мясом, из которого Мальмгрен отказался взять с собою хотя бы кило…

Я никогда не забуду ужасного момента, когда мой незабвенный друг Финн исчезал в белой мути тумана… Уже в начале пути он падал от слабости, сгибаясь под тяжестью мешка. Больная рука не давала ему возможности продвигаться с такой же быстротой, как итальянцы. Лишь железная воля толкала вперед героя… После рассказа Цаппи о том, как Мальмгрен добровольно остался на льду, во мне возникает ряд тяжелых сомнений… Почему Цаппи сперва сказал, что у Мальмгрена перелома нет, а теперь утверждает, что Мальмгрен не мог итти из-за уломанной руки? И я не могу понять, как Мальмгрен, которого я знал как человека безукоризненной честности и большой щепетильности (ни за что не согласился бы он поставить в ложное положение своих спутников), — как мог он не дать Цаппи записки о том, что остается добровольно? Но это еще не все… Неужели путешествие могло настолько изменить Мальмгрена, что он нарушил данное мне слово: «Ваши письма, Бегоунек, я доставлю на землю, даже если это будет единственное, что у меня хватит сил нести»… Скажите, как может случиться, чтобы такой человек не передал Цаппи два моих письма? А между тем их у Цаппи нет…

Бегоунек не договорил. Он встал из-за стола и, отвернувшись, грузно двинулся к трапу на верхнюю палубу.

Снова льды скрежещут о железные борта «Красина». Покинув в ночь на четырнадцатое льдину Вильери, мы должны теперь спешить на выручку Чухновского, так как стало известно, что «Браганца» [9] Норвежское промысловое судно, зафрахтованное итальянцами для спасательной экспедиции. ) не сможет к нему подойти, чтобы снабдить продовольствием. Но теперь борьба со льдом кажется нам уже не тяжелой. Энергично ломает «Красин» огромные льдины, словно сам стремится к Борису Григорьевичу.

К вечеру 14-го выходим на чистую воду. На горизонте сереет Кап-Вреде, вблизи которого в бухте сидит Чухновский. За неширокой полосой чистой воды снова начинается лед, на этот раз уже не пловучий, а плотный, тяжелый, крепко связанный с берегом.

«Красину», чтобы пробить путь, приходится применить перекачку цистерн. Медленно приближаются черные скалы Норд-Остланда. Постепенно они становятся бурыми. Кажется, они совсем близко, но в действительности до них так далеко, что не приходится и думать о том, чтобы доставить оттуда по льду машину Чухновского.