М. Зуев-0рдынец - Всемирный следопыт, 1928 № 05

«Небойсь, у меня прострелу [45] Промаху. ) не бывает, — мысленно успокаивал кого-то Хлопуша. — Я тебя сразу, без муки…»

Напряженно-согнутый палец Хлопуши лег на курок… Петька почесался лениво, не сводя глаз с углей.

— Нет, Афонька, отоди! — откинулся вдруг решительно назад Хлопуша, словно неожиданная мысль оттолкнула его голову, прильнувшую к ложу винтовки. — А может, ошибаюсь я. Может, пустомеля он только, дурак скудоумный, а не доносчик. Дознаться надо, а тогда уж…

Мушка винтовки вздрогнула и сорвалась с виска Петьки. Про себя ругаясь, Хлопуша опустил винтовку и, уже без опаски, хрустя сучьями, вышел из кустов.

— Эй, небога! [46] Небога — бедняк, калека. ) — крикнул он. — Свету что ли ждать здесь будешь? Пойдем!

Петька поднялся:

— Пойдем.

Опять впереди, прыгая через ручьи, карабкаясь через обломки скал, шел Хлопуша. На ходу незлобно смеялся:

— Вот ты, провора, все твердил, — не пойду за тобой. Ан видишь, одной стежкой идем.

— Не пойду я с вами, — упрямо дернул головой. Петька.. — Убегу я от вас, от греха убегу подальше…

— Куда ж убежишь-то, святоша? Везде заставы да караулы.

— На Иргиз к раскольникам [47] Раскольник — отколовшийся от государственной православной церкви. Раскольники　подвергались жестоким преследованиям царской власти и, спасаясь от нее, переселялись в самые отдаленные глухие места. ) уйду, а то к турскому паше, аль в Польшу.

Деревья поредели. Впереди засерел неясно тракт.

— Значит, к басурманам иль папежникам [48] Католикам — от слова «папа» (римский). ) душу спасать побежишь? — сказал остановившись Хлопуша. — Ну что ж, как знаешь.

Толоконников тоже остановился, нетерпеливо перебирая ногами. Хлопуша же словно забыл о его присутствий. Задрав кверху бороду, он внимательно смотрел на небо. Круглый полный месяц забрался уже высоко. Клочья рваных туч неслись по небу, то глотали месяц, то опять выплевывали его. И казалось, что тучи стоят на одном месте, а месяц летит куда-то, мелькая меж тучами, и нет конца его неудержимому полету…

— Ишь, гулена, — улыбнулся ему Хлопуша, — что ведмедь из берлоги вылез. Тоже дозор держит…

— Да, чудо божие, — ответил с напускным умилением Петька, тоже задрав голову кверху.

Неожиданно, без всякого предупреждения, Хлопуша широко размахнувшись, ударил Толоконникова по лицу. Петька, как подрубленное дерево, рухнул на камни тракта, выпустив из рук винтовку. Хлопуша наступил на нее ногой, выдернул из-за пазухи нож и нагнулся над Толоконниковым:

— Лежи, пес!

— А-а-а! — тонко и дребезжаще закричал Петька. Судорожно перебирая ногами, подполз к Хлопуше и уцепился за полу его чекменя. — Милый, хороший, не надо! За что ж, родной? — И заплакал тихо, по-детски всхлипывая.

— Где письма государевы, што я тебе давал? — спросил Хлопуша.

— В надежном месте захоронены. Никто не найдет, никто! — затряс головой Петька.

— А почему заводским людишкам их не передал, как уговор был?

— Боялся я. Шихтмейстер за мной следил очень. Что бес! Случая я ждал…

Хлопуша ударом ноги в грудь снова свалил его на землю:

— Врешь, холуй [49] Холуй (бранное) — слуга, неуч, подхалим. ) господский! Зарежу!..

Толоконников, не поднимая лица от земли и лишь загораживая голову руками, крикнул:

— Правда сущая! Убей бог, коли вру!

— И убьет! — серьезно сказал Хлопуша. — Гляди, провора, я дознаюсь. Узнала-б курица, узнает и вся улица. А начальству письма государевы не показывал? Не доносил откуда они? Про меня не говорил, а?

— Что мне, головы своей не жаль? — ответил быстро, уже осмелевший Петька. — С ними только свяжись, на дыбе дух выбьют.

Хлопуша свел в раздумье над переносьем тяжелые свои брови:

— Не знаю, верить ли тебе. Хитер ты, провора, как нечистый. И бес меня дернул с тобой связаться. А может, и правду говоришь, не знаю!

Петька молчал, лишь изредка всхлипывая.

— Ладно уж, — заговорил снова Хлопуша, — поверю на сей раз, последний. — Сунул нож опять за пазуху и с ленивой усмешкой добавил: — А за то, что я тебя кулаком огрел, прости, провора. Да это ничего, крестником моим теперь будешь. Прощай, покуда…

Нырнул в кусты и пропал. Петька встал, отряхнул с бекеши пыль. Поймал ушами затихающий шум шагов Хлопуши и, погрозив кулаком, прошептал с плаксивой злостью:

— Дай срок, каторжная душа, — я с тобой разделаюсь!..

Скуля тоненько от обиды и злобы, поднял винтовку и шапку, сбитую ударом Хлопуши. Огляделся.

Подножье туповерхого шихана [50] Шихан — холм. ), на котором стоял Петька, застилал широкими холстами туман. Неторопливый, густой, как сметана, он наползал со стороны Белой, слизывая озерки, кусты, овраги. С Быштым-горы сорвался холодный ветер и, свистя, шарахнулся в туман, взъерошив его завитушками. Особенно остро запахло опавшими листьями и прелой хвоей. Откуда-то издалека шла запоздалая осенняя буря…

В темноте, недалеко от Петьки, забелело что-то трепещущееся, похожее на большую птицу. Подумал, что это ветер загнал туман на макушку шихана. Но все же подошел ближе, вгляделся и, крестясь, попятился назад…

Колесованный мертвец махал руками, прямыми, как палки, негнувшимися в локтях. Волосы на мертвой голове, приподнятые ветром, стояли дыбом…

— Да что же это? — крикнул Петька. — Господи, помоги!..

И, сорвавшись, побежал, спотыкаясь о камни. А ветер тоже рванулся испуганно вслед за ним, сердито толкая в спину…

Петька бежал вниз, туда, где разноцветным заревом доменных печей горел завод…

Повесть «На слом!» написана Михаилом Зуевым-Ордынцем на основании материалов, собранных автором во время поездки на Урал, совершенной им по заданию редакции «Всемирного Следопыта» в 1927 году. Кроме повести, М. Зуев написал об Урале ряд очерков, из коих «Карабаш Золотая Гора» был напечатан в «Следопыте» за 1927 г., а « Кунгурская ледяная пещера» будет помещен в ближайшем номере « Всемирного Туриста ».

Промысловый рассказ М. Петрова-Грумант

Улеглась штормовая тревога, и седину океанских волн приласкало летнее солнце. Космы зыбей, взвихренные буйным шалоником [51] Шалоник — юго-западный ветер. ), чешет резвый солнечный гребень. Частозубный, из рога, блестящего золотом, он без устали скачет над морем, находя умело и ловко пробор.