Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь. Роман

- Маркс-то при чем? - удивился Патетюрин.

- А ты думаешь, Маркс затем, чтоб на полках стоять, сверкать корешками? - кипел Тикачев. - Маркс - это боевая наука, это руководство к действию!

- К делу! - сказал резко Харбов.

- Так вот, - сдержавшись, продолжал Тикачев. - Вы говорите - отряд, тридцать человек. Что значит тридцать человек? Это значит Булатов, Катайков, офицер этот, еще кто-нибудь - одним словом, угнетатели и эти бородачи, про которых ты рассказываешь, - угнетенные. Значит, должны мы взорвать изнутри эту банду. Пойти, понимаешь, с горячим словом к этим мужикам. Это же пролетарии, наши братья! У них с нами общий классовый интерес. Мы и должны это им разъяснить, поднять их на угнетателей. Тогда уже наоборот получится: нас будет тридцать пять, а их пятеро. Вот как Маркс этот вопрос решает! Представляешь, что было бы, если бы Ленин стал считать перед революцией: нас, большевиков, горсть, а у них армия. Был бы Октябрь или нет, как ты думаешь?

- Да… - протянул Патетюрин и покрутил головой. - Стало быть, я уже в контру попал. Ну и ну! - Он встал и заговорил решительно и категорично: - Вот что, ребята: я, как имеющий официальное поручение государственной важности, привлекаю вас на помощь и беру в свое подчинение. Значит, таким образом: сейчас… - Он посмотрел на нас и задумался. - Нет, отдохнуть всем вам, пожалуй, надо. Сейчас мы часиков пять поспим. Конечно, выставим часового по жребию. Потом Девятин и Коля маленький отправляются в Пудож, а мы выделим патрули и будем здесь караулить. Ясно? Командиром отряда назначаюсь я, комиссаром - Харбов. Времени терять нечего, давайте тянуть жребий.

Первым выпало караулить Силкину; ему вручили наган, и он засел возле тропы за кустом. Мы все легли спать. Я заснул сразу же. Кажется, сразу заснули и остальные.

Мучительная усталость свалила нас. Сон был тяжелый. Мы храпели и бормотали во сне, метались, в полубреду открывали глаза и, ничего не увидя, закрывали их снова. У Силкина голова опускалась и сами закрывались глаза. Он встал, начал напевать, помахал руками, чтоб разогнать сон. Он очень завидовал ребятам. Хоть и тяжело, с храпом и бормотанием, а все-таки они спали.

Силкин отвернулся, чтоб не завидовать, и стал смотреть на тропу. Поэтому он не видел, как Тикачев встал и подошел к нему.

- Слушай, Сила… - сказал Тикачев.

Силкин резко повернулся и вскинул наган, но, увидя Тикачева, вздохнул с облегчением.

- Ты чего не спишь, Леша? - спросил он.

- Не спится, - сказал Тикачев. - Надо с тобой поговорить.

Силкин знал, почему Тикачеву не спится, но не хотел начинать разговор. Несколько минут они оба молчали. Потом Тикачев сказал:

- Понимаешь, с точки зрения военной, Ваня, конечно, прав. Нас четверо вооруженных, а их тридцать.

Силкин молчал. Помолчал несколько минут и Тикачев, а потом продолжал, будто раздумывая:

- С другой стороны, если так рассуждать, никакая война не возможна. Подсчитали, сколько солдату одного, сколько у другого, и тот, у кого меньше, считается побежденным. Правда ведь?

Силкин не ответил. Тикачев продолжал рассуждать.

- Надо себе представить, - сказал наконец он, - как этот офицерик из них кровь пьет! Ведь шесть лет они тут. Не может же быть, чтоб не доходили до них слухи о том, что трудящиеся освободились.

- Не крути голову! - резко сказал Силкин. - Говори прямо: что предлагаешь?

- Сила, - сказал Тикачев проникновенно, - мы придем к ним, как к своим, и они в нас своих почувствуют. Мы скажем: ребята, во всем мире пролетариат сбрасывает цепи, всюду трудящиеся одолевают, а вы что?

- С ними надо понятнее говорить, - сказал Силкин. - Ты пойми, они малоразвитые, им лучше конкретными примерами.

- Хорошо, - беспрекословно согласился Тикачев. - Можно примерами.

- И про семьи надо, - упрямо сказал Силкин.

- Правильно, - согласился Тикачев, - и про семьи скажем.

- Что, мол, семьи ждут вас, дети без вас растут, жены чахнут, - увлекаясь, заговорил Силкин. - Надо примениться к их уровню. Мы, понимаешь, с тобой комсомольцы, передовые люди, а им многое непонятно.

- Правильно, - сказал Тикачев. - Пошли.

Он был согласен на все. Ему было важно начать действовать. Так ясно он представлял себе, как горячим словом поднимет этих пролетариев земли, превращенных в солдат, что подробности для него не играли роли. Но Силкин остановился и настороженно на него посмотрел.

- Как это - пошли! - сказал он хмуро. - Я на часах.

- Ты же не заснешь и не убежишь с поста, - убежденно заговорил Тикачев. - Наоборот, ты берешь на себя самое опасное, самое трудное. Тут ведь как получилось: Патетюрин рассуждает по-солдатски, а надо не по-солдатски, а по-комсомольски, по-партийному рассуждать. И Харбов не понял этого: упустил классовое существо вопроса.

- Разбудить бы надо кого… - неуверенно проговорил Силкин.

- Ну кого ты разбудишь? Разбуди, а он начнет говорить, что надо сообщить Патетюрину. А Патетюрин упрется на своем уставе: мол, я командир. Он понимает воинский устав надклассово. В этом его ошибка.

«Надклассовое понимание устава» подействовало на Силкина. Довод показался ему убедительным.

- А наган брать? - с сомнением спросил он.

- Не надо. Мы должны прийти без оружия. Только, понимаешь, с горячим словом.

Силкин задумался. Его грызли сомнения. Рассуждения Тикачева казались справедливыми, но, посмотрев назад, он увидел семь человек, замученных трудной дорогой, спящих крепким, тяжелым сном и совершенно беззащитных. Это решило дело.

- Нет, - сказал он, - не пойду.

- Сила, - заволновался Тикачев, - как же так?

- Не пойду, - повторил Силкин, - и все.

Оба помолчали. Тикачев смотрел на Силкина, а Силкин уставился в землю, и лицо у него было упрямое.

- А если я один пойду? - сказал Тикачев.

- Не знаю, - усомнился Силкин.

- Ты пойми, - загорелся Тикачев, почувствовав возможность договориться, - все будет в порядке! Ты на часах, ребята в безопасности, а я в это время веду пропаганду.

- Ты небось подумаешь, что я испугался, - сказал Силкин.

- Вот тебе слово, что не подумаю! Я ж все понимаю. Ты на посту, а оттого, что я ушел, никому никакого вреда нет.

- Ладно, - решил Силкин, - иди! Только ты их там поконкретней, понимаешь?

- Будь уверен, - кинул Тикачев, уже шагая по тропе.

Тикачев шел быстро, не особенно соблюдая осторожность. Про себя он все еще продолжал спор с Харбовым и Патетюриным и все больше утверждался в собственной правоте. Сомнений быть не могло. То, что он хотел объяснить этим несчастным, обманутым солдатам, которых нагло эксплуатировал какой-то царский офицер, было так понятно и просто, что они не могли сразу же не перейти на сторону Тикачева.

Тем не менее сомнения были. Не то чтобы даже сомнения, просто некий червячок копошился в глубине души. Но Тикачев не давал ему воли и сам себе повторял замечательные, пламенные слова, которые он скажет бородачам.