Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь. Роман

И вдруг что-то изменилось. Будто другие глаза были перед Лешкой. Еще до того, как кто-нибудь двинулся, Тикачев уже знал, что в избе появился новый человек. Лешка обернулся. Худой черный монах с бородкой клинышком стоял в дверях и внимательно смотрел на него. Сидящие на нарах попрыгали на пол и стали вдоль нар. Монах оглядел Лешку с ног до головы.

- Интересно, - сказал он.

Лешка почувствовал, что вошел хозяин. Все, о чем они тут говорили, - это так, для отвода души, а сейчас снова вступила неумолимая служба, послушание, ставшее инстинктом, что-то куда более сильное, чем все те чувства, которые Лешка в них возбудил.

И от ненависти у Лешки дыхание сперло. Как он ненавидел уверенную власть этого непонятного ему человека, о котором он знал только одно: страшным обманом губит он жизнь этим несчастным, запуганным оборванцам. За спиной монаха он увидел Степана, розовощекого, благостного Степана, на лице у которого было самодовольное выражение человека, исполнившего свой долг. Видно, пока Тикачев говорил, Степан выбежал или как-то подал знак этому монаху, хозяину здешних мест.

- Интересно, - еще раз повторил монах.

Броситься на монаха, попытаться ударить его? Схватят. Руку поднять не дадут. Обличить, высказать в лицо всю правду, переспорить? Слова не дадут сказать. Он уже понимал, что дело проиграно, но пусть, по крайней мере, не думают солдаты, что Тикачев испугался.

- Что это вы за балахон носите? - спросил он, стараясь говорить небрежно и снисходительно. - Хоть бы штаны надели.

Это была мальчишеская дерзость. Никто из солдат не улыбнулся, а монах просто пропустил мимо ушей. И все-таки это был лучший выход. Если б его победили в драке или в споре, он был бы жалок. А сейчас он все-таки показал, что пролетарий Лешка хозяин страны, а не этот дурак в балахоне. Пусть хотя бы только самому себе, но показал.

- Лошадей водил поить? - спросил монах Ефима.

И Ефим, тараща на монаха свои выкаченные глаза, в которых уже не было ни бешенства, ни ярости, а была только покорность и почтительность, ответил:

- Водил.

- Ну, молодец. - Монах повернулся и пошел к двери. Выходя, он как будто вспомнил об упущенной мелочи. - Этого орла, - сказал он, указав на Лешу, - заприте в сарай и поглядывайте. Сбежит - головы поснимаю!

Он вышел, даже не посмотрев, выполняется ли его приказание. Он знал, что оно будет выполнено.

- Эх, дурашки, дурашки! - ласково сказал розовощекий Степан. - Сами же намутите, а я вас потом выручай… Давай, Ефим, отведем… Пошли, господин.

Лешка огляделся. Солдаты молчали. Потом ширококостный, круглолицый мужик зевнул, перекрестил рот и спросил:

- Побудка скоро ли?

- Еще поспишь, - ответил дядя Петя.

Круглолицый продвинулся в глубь нар, улегся, еще раз зевнул, перекрестил рот и пробормотал:

- О господи благослови!

Степан и Ефим стали по бокам Тикачева. Втроем они молча зашагали к сараю.

Обнаружив в лагере неизвестного парня, естественно было заключить, что где-то недалеко находятся его друзья. Местный крестьянин еще мог прийти один, но приехавший издалека городской человек никогда не решился бы зайти в глубину леса без спутников. По-видимому, понимая это, полковник послал разведку.

За шесть лет жизни в лесу миловидовские солдаты научились быть невидимыми и неслышимыми. Силкин не спал, он с нетерпением ждал возвращения Тикачева, и все-таки он ничего подозрительного не заметил. Для него было полной неожиданностью, когда два человека спрыгнули сверху, с ветвей, а третий выскочил из-за ствола. Мы услышали крики Силкина, но, пока сообразили, что происходит, на каждого навалилось двое, а то и трое. Мы не успели прийти в себя, как всех нас крепко держали за руки бородачи, одетые в немыслимую рванину, обутые в лапти.

Мы стояли красные, возбужденные, тяжело дыша, чуть не плача от обиды: больно уж глупо мы влипли.

Удивительные люди, схватившие нас, стояли не двигаясь - видно, кого-то ждали. Они молчали. Молчали и мы. Потом Харбов негромко проговорил:

- Нет Вани, Коли и Леши.

- Леша пошел агитировать, - сказал Силкин. (Харбов промолчал.) - Они сверху прыгнули, - продолжал Сема, - разве углядишь их в ветвях! Чистые обезьяны.

- Ладно, - сказал Харбов, - не горюй, все бывает.

- Кто стрелял? - спросил Мисаилов. - Вы слышали, что стреляли?

Из-за деревьев вышел худенький блондин, с волосами, расчесанными на пробор и тщательно зализанными, в потрескавшихся лакированных сапогах, в брюках с красными лампасами, в черном мундире с золотыми, сверкавшими на солнце погонами. Нежная, незагоревшая кожа на его лице была тщательно выбрита. Он казался очень молодым, почти юношей, и наган сжимал маленькой, белой, на вид очень слабой рукой.

Он оглядел нас деловитым, холодным взглядом.

- Шесть человек, - сказал он. - Их и было шестеро?

- Так точно, ваше благородие! - сказал один из странных мужиков, выпрямившись и вытянув руки по швам.

- А кто стрелял? - спросил офицер. (Мужик молчал.) - Кто стрелял, ну?

- Еще один был, - неохотно признался мужик. - Цепкий очень, ваше благородие. Как дернет за ногу - и в кусты.

Офицер, прищурясь и как бы раздумывая, глядел на мужика. Вдруг он сжал в кулак маленькую крепкую кисть и замахнулся. Мужик дрогнул, ожидая удара, но офицер сдержался и опустил руку.

- Болваны! - сказал он. - Ладно. Хоть этих ведите.

Нас быстро повели по тропе. Задерживаться не позволяли ни на секунду. Дядька задыхался и не поспевал за быстро шагавшими конвоирами. Тогда один поднял его за плечи, а другой подхватил за ноги. Дядьку понесли. Чтоб голова не болталась, он, напрягая шею, держал ее поднятой. Иногда он громко стонал - кажется, не от неудобства, а оттого, что в голове у него бродили какие-то очень уж печальные мысли.

Лес расступился. Нас вывели на полянку. Мельком я заметил большой рубленый дом, в стороне другой дом - поменьше, колодец, несколько огородных грядок, густой малинник и у самого малинника - сарай. Один солдат подбежал к сараю и отодвинул засов. Ворота распахнулись, и нас одного за другим втолкнули внутрь. У стены стоял Тикачев. Он с ужасом глядел на нас.

- И вас взяли? - сказал он. - Догадались, дьяволы, что я не один. Что же будет теперь, ребята?

Ворота закрылись, снаружи задвинули засов.

- Ладно, Леша! - сказал Харбов. - Хорошо, что пока все целы. Патетюрина не поймали, и Колька маленький ушел. Уж Ваня найдет, как сообщить в Пудож!

Дядька громко застонал.

- Что с вами, Николай Николаевич? - спросил Девятин.

- Одолела вражья сила, - сказал дядька со вздохом и замолчал.

Наступила тишина. Мы осматривали свою тюрьму. Сарай был сложен из бревен, двускатная крыша немного не доходила до стен, из-под крыши проникал ровный неяркий свет. Окон не было. На земляном полу стояло несколько чурбанов, старые козлы валялись в углу. В сарай вели широкие двустворчатые ворота, сбитые из толстых тесин. Крыша была тесовая; доски прогнили, кое-где отставали друг от друга. Вероятно, отсюда нетрудно было бы выбраться, если бы сарай снаружи не охраняли.