Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь. Роман

- Поверишь мне в долг, Ваня? - сразу приступил к делу Катайков.

- Как же, как же! - сказал Малокрошечный. - Все поверю - и лавку и дом поверю, только ведь, знаете, наличность вся в обороте. Иной раз в доме пяти рублей нет. Бывает, только и спасаешься тем, что в собственной лавке сам себе в кредит отпускаешь.

- Ты про рубли говоришь? - спросил Катайков. - Рублей мне не надо. У меня своих хватает. Мне, видишь ли, золотых десяток надо бы тысчонку, даже и две взял бы. Ну, доллары годятся, фунты.

Малокрошечный засмеялся нервным смехом.

- Откуда же? - сказал он. - Что вы, Тимофей Семенович! Откровенно скажу, несколько десяточек было, да продал в Петрозаводске в трудную минуту. Я перед вами как на духу, я весь тут. Ну, пара десяточек, может, найдется, а доллар… я, откровенно скажу, и не знаю, что такое. Так, слыхом слыхал, а видеть не видел. Это ведь, сами знаете, запрещенный предмет, а я, откровенно скажу, боюсь нарушать закон.

- Все «откровенно» да «откровенно»! - сердито сказал Катайков. - Что ты, что твой Гогин - вся фирма откровенничает. Скажи - нет, и вся недолга!

- Как же! - сказал Малокрошечный. - Естественно, я желаю, чтобы вы ко мне имели доверие. Просто заявляю о своих чувствах. А Гогин это от меня научился, и я не возражаю - пускай человек свою честность показывает. Он человек честный, а то я б его и держать не стал.

- Гогин честный, - мрачно согласился Катайков, - украсть - в жизни не украдет, медленный. Красть надо быстро. А убить - убьет. Как думаешь, убьет?

- Убить, может быть, и убьет, если прикажут, так ведь не от бесчестности, а от преданности. А преданность, Тимофей Семенович, - благородное чувство.

- Ладно, - сказал Катайков. - С этим, значит, покончено. Золота и долларов у тебя нет. Ну, а Гогина ты мне в долг дашь?

Усики шевелились, ноздри двигались. Малокрошечный даже слюну проглотил от волнения.

- Как это - Гогина в долг?

- Мне надо поехать на север, в неблизкую дорогу. Дело, понимаешь, торговое, секретное, чужого посвящать не хочу, а Гогин свой, да и понять ничего не поймет.

- Это с удовольствием, берите! - Волосики на губе продолжали двигаться. Грызун понимал, что дело еще впереди.

- Ну, значит, договорились. - Катайков встал и протянул Малокрошечному руку. - Ты иди, мне тут заняться надо.

Малокрошечный как-то небрежно, даже до невежливости небрежно, пожал Катайкову руку. Он думал о своем. Он даже не понял, что его гонят, что с ним прощаются.

- И большое дело, Тимофей Семенович? - спросил он.

- Пустяк, - сказал Катайков, - и говорить не стоит.

Глаза Малокрошечного были широко открыты и очень серьезны. Внутренне он весь дрожал. Охотничья страсть сжигала его.

- Какое же маленькое дело, - сказал он, стараясь сделать вид, что улыбается, - ежели тысяча десяток понадобилась да еще доллары? Это дело первой статьи. Вы уж не откажите в любезности, намекните. Я откровенно скажу, хотел бы деньги вложить.

- Тут денег не нужно, - хмуро сказал Кятайков. - Тут валюта нужна.

- И большие ожидаете выгоды?

- Да как сказать… Рубля четыре на рубль наживу. Ну, не повезет, так три.

- И все в валюте?

- В валюте… Ну ты, Ваня, иди, не задерживай. - Катайков опять протянул руку, и Малокрошечный опять ее не заметил.

Серьезное, даже трагическое выражение было у него на лице. Чуть изломанные брови поднялись кверху, еще шире открылись глаза. Казалось, еще минута - и он начнет ломать руки в трагической скорби.

- Три рубля… - сказал он еле слышно таким тоном, каким провинциальный трагик спросил бы: «Убит?»

- Думаю, четыре, - ответил Катайков.

- Тимофей Семенович… - Малокрошечный опять проглотил слюну. - Позвольте и мне участвовать в деле. Так сказать, пай внести.

Катайков покачал головой:

- Пай, брат, денег стоит. И не простых денег. В этом деле червонец не играет.

- Ну, а если б я достал золотишка и долларов?

- Не надо! - Катайков махнул рукой. - Что ты достанешь - пятьсот или тысячу? Тут дела капитальные, не твоего размаха.

- Ну, а если бы я тысячи на три достал бы?

Катайков покрутил головой:

- Нет, я передумал. Иди, брат. В пятницу Гогина мне пришлешь, не забудь. Месяца через два я тебе его верну в сохранности.

Малокрошечный был доведен до высшей степени возбуждения. Он застыл, как собака на стойке, и весь дрожал.

- Я откровенно скажу, - сказал он, - десять тысяч мог бы вложить - половину золотом, половину долларами. Откровенно скажу, припрятал на случай политических перемен. Знаете, говорят, заграница предпринимает шаги. Но ради вас, Тимофей Семенович, имея к вам, откровенно сказать, исключительное доверие…

- Эх ты, купец! - Катайков рассмеялся. - «Доверие»! Даже не спрашиваешь, какое дело. Тоже мне деляга!

- А какое?

Катайков стал серьезен:

- Садись.

Оба сели. Катайков упер руки в колени и заговорил очень спокойно и неторопливо:

- Обратились ко мне петербургские купцы. Не шушера - первачи! В Петербурге, в Гостином дворе, есть магазин «Штандарт». Существует законно. Вывеска, патент - все, как положено. Хозяин имеет право получать из-за границы товары - за большую, конечно, пошлину. Почему ему такое разрешение вышло, какие были у власти соображения - это нас с тобой не касается. В общем, получает он на таможне товаров на рубль, а без таможни на сто. Понимаешь?

- Контрабанда? - выдохнул Малокрошечный.

- Вот именно. Пойди, уследи! Ну и эти настоящие вещи он продает на валюту. В Ленинграде на руках валюты болтается много. Заграничную вещь продать легко. Трудно доставить товар. Но зато выходит один к пяти. Спрятан товар поблизости от Белого моря. Но по железной дороге не провезешь. Проверяют. Значит, придется доставлять лесом. Через Ветреный пояс. Ну, я учуял, что дело валютное: доставить-то взялся, но с условием, что и мне позволят вложить золотом двадцать тысяч. Столько мне не собрать.

- Половину я бы на себя взял, - сказал Малокрошечный.

- Да ведь тут наличность нужна. Тут векселем не обойдешься.

- А я, откровенно сказать, и наличными согласился бы.

- Ну что ж… Тогда завтра к вечеру принеси. Мы договор подпишем, все по форме. Расписку я тебе дам, как полагается.

- А с распиской я что же сделаю, если, откровенно сказать, неожиданность произойдет?

- Конечно, ко взысканию не представишь, - сказал Катайков. - Да ведь тебе ее достаточно показать, где следует, и Катайкова нет - пропал.

- Да-да, - Малокрошечный кивнул головой, - конечно. Только и я ведь пропал. Я откровенно вам говорю, Тимофей Семенович.

Катайков рассмеялся:

- Да ведь я, откровенно-то говоря, тебя не зову. Ты просишься в дело. А мне что с тобой, что без тебя. Без тебя даже риску меньше.

- Да-да… - Малокрошечный облизал губы. - Так я принесу, Тимофей Семенович?

- Приноси.

Малокрошечный вышел, пятясь задом, ступая на цыпочках. Этой странной походкой он подчеркивал масштаб и величие задуманного дела. Он как бы выражал таким образом свое к этому делу уважение. Катайков подумал и усмехнулся.