Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь. Роман

Но песня кончилась, и все стало, как прежде.

За столом опять сидел прожженный лгун Прохватаев, всю жизнь лгавший всем и даже самому себе; жадный сребролюбец Малокрошечный; хитрый Катайков, делающий золото из всего подлого, что есть в человеке; молчаливый прохвост Пружников; трое угодливых, жадно ждущих, не перепадет ли что-нибудь и им от богатого хозяйского стола.

- Зачем они спели эту песню? - спросила Ольга Булатова. - Ведь все будет хорошо?

- Дураки, - сказал Булатов, - и песня дурацкая. Все будет хорошо. Ты мне веришь?

- Кому же мне верить, как не тебе? - ответила Ольга.

Катайков встал и сказал трезвым, спокойным голосом:

- Ну, господа хорошие, простите, если в чем не угодили, а хозяевам пора собираться. Выпьем посошок - и с богом.

Все молча выпили, и началась предотъездная суета.

Мы все растерялись, но больше всех, кажется, растерялся Юрий Александрович. Сначала он слушал Харбова с совершенно растерянным видом и никак не мог понять, что произошло. Когда же наконец понял - сел на стул и долго вытирал рукой лоб.

- Да что ж это, товарищи, как же это, товарищи?.. - повторял он. - Не может быть, товарищи… ну, скажите, товарищи…

Он все повторял: «Товарищи, товарищи» - и жалобно смотрел на нас - будто думал, что мы, если попросить хорошенько, отменим идиотскую эту историю, и все вернется на свои места, и все будет в порядке. В общем, получилось удачно, что он так много говорил. Он привлек к себе внимание всех, и у Мисаилова было время прийти в себя. Ему-то, Мисаилову, было, наверное, хуже всех.

В самый разгар суматохи вошла Александра Матвеевна. Роман Васильевич наконец-то угомонился. Он заснул, положив голову на стол, и Александра Матвеевна рассчитывала, что до конца ужина он проспит наверняка. Она не знала его характера.

Александра Матвеевна очень быстро разобралась в происходящем. Я думаю, она тоже все время чувствовала, что так благополучно свадьба не пройдет. Она начала с преувеличенной заботливостью ухаживать за Юрием Александровичем. Мы все занимались им. Нам хотелось отвлечь внимание от Мисаилова хоть на время, хоть на несколько минут закрыть его, спрятать от сторонних глаз.

- Ты, батюшка, успокойся, - решительно заявила Александра Матвеевна Каменскому, перейдя с ним почему-то на «ты». - В наше время молодые девки еще не такие штуки откалывали. Все утрясется, что-нибудь да получится… как-нибудь, да обязательно будет.

Старик совсем расклеился, у него покраснели глаза, он начал даже негромко всхлипывать, и, когда Александра Матвеевна налила ему стакан воды, он расплескал полстакана - так у него дрожали руки.

- Как же, товарищи… Что же, товарищи… - только и повторял он.

И вдруг на него с неожиданной яростью обрушился Андрей Аполлинариевич:

- «Товарищи, товарищи»! - закричал он. - Сам-то ты что смотрел? Кто с детства ей набивал голову всяким вздором? Всё менестрели да миннезингеры… Устроил дуре девчонке какой-то средневековый замок! Восемнадцать лет девке, а она не учится, не работает, не хозяйничает! Целые сутки ей на глупости и вздор. Вот и допрыгалась!

Юрий Александрович страшно испугался. Он даже руки поднес к лицу, будто ждал, что Моденов начнет его бить. А Моденов разошелся и хоть драться не собирался, но замолчать никак не мог.

- А этого франта зачем к себе поселил? - гремел он. - «Коллега», «старый петербуржец»! Небось выдумал все, ради красивых слов выдумал!

- Вы… вы… выдумал, - дрожащим голосом произнес вдруг Юрий Александрович.

Моденов остолбенел.

- Вот черт! - растерянно сказал он. - Неужели и в самом деле выдумал? Кто же он, этот франт?

- Ka… Ka… Катайков про… про… просил, - сказал Юрий Александрович, стуча зубами, - и чтоб… чтоб… никто не знал.

- А? - победно спросил Моденов, поворачиваясь к нам и рукой указывая на Каменского. - Видали? Старый человек с высшим образованием выполняет поручения какого-то кулака. Господи, прости ты русской интеллигенции ее грехи! Да кто же он такой на самом деле, Булатов?

Тут уж мы все окружили Каменского и с нетерпением ждали, что он скажет. Дело поворачивалось неожиданной стороной.

- Не… не… не знаю, - сказал Каменский. - У… у… учитель, при… ехал к Катайкову с письмом, а тот меня попросил… И чтоб не говорить, что он у Катайкова жил…

- Ах, даже и жил у Катайкова! - сказал Моденов. - Нет, вы видели что-нибудь подобное?

Тут вырвался вперед мой дядька.

- А, - закричал он, - вот она куда, веревочка, вьется! Где пакость какая, там кулака ищи! Забрали власть, мироеды, издеваются над трудящимися!

Марья Трофимовна бросилась к нему и пыталась его успокоить, но дядька был вне себя и уговорам не поддавался.

- Грызут, грызут, мироеды! - кричал он. - Трясут столбы, на которых крыша стоит. Ох, рухнет на них, раздавит их, мокрого пятна не останется!

В общем, начался крик и бестолковщина. Тогда выступил вперед Андрей Харбов:

- Успокойтесь, Николай Николаевич… Юрий Александрович, пойдите в ту комнату, Александра Матвеевна вам еще воды даст. Расстегните воротничок, полежите…

Юрию Александровичу, кажется, действительно было плохо. Он побледнел, и губы у него стали такие синие, что я даже испугался. Он протянул руку к Моденову.

- Андрей, - сказал он, стараясь улыбнуться, - мне очень нехорошо, помоги мне…

Моденов сразу растрогался.

- Вот видишь что натворил! - ворчливо, но ласково сказал он. - Не горюй, Юра, все обойдется! Пойдем. Полежишь, очухаешься, и придумаем что-нибудь.

Александра Матвеевна и Моденов увели Каменского в другую комнату, закрыли туда дверь, и стало как будто тише и спокойнее. Только дядька ходил из угла в угол и нервно бормотал про себя. Отдельные слова звучали отчетливо: «мироеды», «грызут», «рухнет». Всё такие веские, решительные слова, произносимые с раскатом на «р».

- Ну? - спросил Харбов. - Что делать, ребята? - Он повернулся к Мисаилову: - Тебе решать, Вася.

- Мне верьте, мне верьте, - вмешался опять дядька, - тут тонкая штука, кулацкая хитрость! Девка - пятое дело. Она для отвода глаз. Тут горячее варево варится. Тут крысы зашевелились. Как бы не проморгать… Не кулацким ли восстанием пахнет? - Он дергал себя за редкую, встрепанную бороденку и вообще волновался ужасно.

- Ну при чем тут восстание? - сказал Сема Силкин. - Какое может быть здесь восстание? Здесь и кулаков-то раз, два - и обчелся.

- Да, - согласился Тикачев, - восстание - это вздор. А то, что весь уезд над комсомолом хохотать будет, - это факт. То, что Ольга нам весь авторитет погубила, - это тоже факт. Нет хуже, чем смешная история. Комсомольцы свадьбу затеяли, стол накрыли, сидят ждут, а невеста задним ходом в карету - да с другим под венец! Будет хохоту по уезду - это я вам предсказываю!