Марк Ланской - С двух берегов

Т о м а ш е к. Он держал, Хубе.

А д в о к а т. Я вас спрашиваю, чья рука была на шее заключенного, окунувшего свою голову в воду?

Т о м а ш е к. Рука была сына, но…

А д в о к а т. Достаточно! Рука сына! Вы подтверждаете, что этот озверевший заключенный своей рукой держал голову отца под водой, пока тот не захлебнулся.

Т о м а ш е к. Но его руку прижимал Хубе. Если бы не Хубе…

А д в о к а т. Как вы могли видеть, прижимал ли адъютант руку изверга или, наоборот, пытался оторвать ее от шеи отца? Господин Хубе! Разве вы не пытались спасти несчастного старика?

Х у б е. Конечно! Но этот преступник был в таком состоянии, как вы правильно выразились, озверения, что я ничего не мог с ним сделать. Поэтому он потом и бросился на меня.

А д в о к а т. Благодарю вас, господин Хубе. Картина ясна. После убийства отца заключенный пытался убить вас, и вы были вынуждены применить оружие.

Факт убийства молодого чеха на кухне был зафиксирован в одном из документов, найденных нами в архиве. Только поэтому Хубе не мог его отрицать. Адвокату пришлось найти версию, чудовищную по нелепости, но вполне устроившую судей.

Т о м а ш е к. Это неправда! Хубе утопил! Хубе убил! И вы! Вы вместе с ним. Вы такой же, как он! Фашист!

Томашек кричал во все горло. На его губах выступила пена. Он потрясал кулаками в бессильной ярости и кричал, кричал, пока председатель суда не приказал вывести его из зала.

Процесс продолжался восемь дней. Хотя многие пункты обвинения остались неопровергнутыми, Хубе оправдали «ввиду отсутствия у подсудимого субъективного сознания вины в момент совершения преступления». Приговор был встречен воплями энтузиазма. Дамы плакали от умиления и тянулись к Хубе, как к мученику, избежавшему тернового венца…

Шамов приехал с целой свитой. Привез с собой следователя и двух автоматчиков, которые сопровождали невысокого, плечистого парня в гимнастерке без погон и ремня. Арестованного отвели в одну из пустующих комнат для прислуги, автоматчикам наказали не спускать с него глаз, а Шамов со следователем прошли ко мне в кабинет, не дав дежурному доложить об их приезде.

Я с помощью Лютова разбирался в кляузном заявлении приехавшего издалека крестьянина. У него еще месяц назад, когда через эти места проходили наши войска, какой-то старшина уволок теленка. Чтобы успокоить хозяина, а заодно и свою совесть, он оставил расписку. Аккуратный крестьянин расписку сохранил и теперь требовал возмещения убытка.

Подпись под распиской была закорючена до полной неясности, но если бы мне и удалось прочесть фамилию, найти нахального старшину легче не стало бы. Я ломал голову над трудной задачей, когда вошел Шамов. Грозный, без улыбки, он пожал руку, представил следователя Савельева, с минуту послушал, что переводит Лютов, и сказал:

— Кончай прием, есть дела поважней. — Повернулся к потерпевшему и спросил: — Сколько стоит ваш теленок?

Лютов перевел вопрос и ответ. Шамов вынул из кармана несколько купюр и сказал:

— Пусть распишется на обороте, что получил сполна.

Немец расписался, сердечно поблагодарил и вышел. Лютов вопросительно посмотрел на меня.

— Вы тоже свободны, — сказал ему Шамов.

Когда Лютов вышел, Шамов кивнул в сторону закрывшейся двери:

— Это и есть твой переводчик?

— Лучшего нет.

— Хорошенький штат подобрал комендант Содлака, переводчик — и тот белогвардеец.

Он ходил по кабинету легким, молодцеватым шагом кадрового строевика и неодобрительно поглядывал на богатую обстановку моего кабинета, как будто я сам подбирал все эти ковры и гобелены. Он был зол, ему хотелось кого-нибудь обругать, наверно ждал от меня подходящей для этого реплики, но я молчал.

— Нашли мы убийцу, — сказал Шамов. — Сейчас допросим и передадим в трибунал. Приговор объявим народу. Погон у тебя?

Я достал из ящика сержантский погон и протянул Шамову.

— Положи на стол и прикрой газетой. Прикажи, пусть приведут. И начальника полиции зови.

Автоматчиков, которые привели арестованного, Шамов отпустил. Пришел Доманович, официально представился Шамову и скромно отошел в сторону.

Я с омерзением смотрел на круглое, небритое лицо сержанта, притворявшегося недоуменно-встревоженным, будто он даже не подозревает, почему его схватили и привезли сюда под надежной охраной. Короткие, выцветшие волосы на голове стояли щеткой, воротник грязной гимнастерки не сходился на здоровенной шее. Серые пронырливые глаза так и шныряли по сторонам.

— Приступайте, — сказал Шамов следователю.

Савельев уточнил все, что положено. Биография получалась благополучная. Из колхозников, комсомолец, воевал с осени сорок второго года. Трижды ранен. Дважды награжден медалями «За отвагу». Командир отделения автоматчиков. Отвечал он на вопросы громко, четко, не задумываясь. Я верил, что он не врет, и неприязнь к нему становилась все острей. Честно провоевать всю войну и вдруг обернуться преступником!

— Расскажите, Буланов, как вы очутились в Содлаке и как провели вчерашний день.

— Ехали мы из этого… из батальона выздоравливающих. Группой ехали, восемь человек.

— Называйте точно места, откуда и куда ехали. И время.

— Ехали, значит, из Винкельштубе в Грю… Грюцлау, что ли… Я ихние названия путаю, товарищ капитан.

Я ожидал, что Савельев или Шамов запретят ему называть следователя «товарищем», но они пропустили это мимо ушей.

— Время! Когда выехали? Где и когда останавливались?

— В четырнадцать тридцать выехали. Это точно.

— Где и когда вы отстали от группы?

Буланов жарко покраснел, даже кожа на голове под стоячими волосами порозовела.

— Виноват, товарищ капитан. Признаюсь, поскольку виноват.

— В чем признаетесь?

— Отстал… Еще через бабу гимнастерку потерял…

Признание было неожиданным. Я думал, что он начнет врать, выкручиваться.

— Рассказывайте, — подтолкнул его Савельев. — Где, когда отстали?

— Неподалеку отсюда деревушка не деревушка, населенный пункт, как говорится. Прозвания не помню. Там мы на обед стали. Подзаправились плотно, машину залили. А шофер ночь перед тем не спавши, издаля вернулся. «Я, говорит, часок покемарю, а то за баранкой усну». Лег. Ну и мы кто куда. А за лесом, на отшибе, я двор приметил. Схожу, думаю, погляжу, как живут. Только сунулся во двор, а навстречу уже бегут мужики, бабы. Все со смехом, что-то по-своему толкуют. Понять не понял, но догадался, что принимают, как гостя. Взяли меня под руки, повели в дом. А там — праздник. Стол накрыт, шумно… Сами знаете, как нашего брата встречают, что сербы, что словаки… Усадили за стол и сразу кружку на пол-литра с гаком придвинули. «По какому случаю?» — спрашиваю. Оказалось, что у хозяйки младенец народился, первый после освобождения на всю округу. Вот на радостях и собрались… Поднесли мне мальчонку, на руки положили, весу в нем никакого, а держать страшно…