Александр Кулешов - «Атлантида» вышла в океан

Нет, Холмер, не будем говорить на эту тему. Это «красная пропаганда» в самом неприкрытом виде, и у меня могут быть большие неприятности за то, что я ею занимаюсь, а у вас — за то, что вы меня слушаете.

— Знаете, Шмелев, вы ученый и политик...

— Ну что вы!

— ...Да. Не спорьте. Вы коммунист, а все коммунисты политики, вообще все русские политики. Вы ничем просто так не занимаетесь — у вас все основано на вашем марксистском учении. А я только ученый. Меня не интересуют всякие там философские и политические теории. Я антрополог! Понимаете? Антрополог! И никому никогда не удастся втянуть меня в политику, что бы вы ни говорили.

— Посмотрим. Думаю, что уже во время этой экспедиции вы займетесь политикой...

— Никогда!

— Займетесь. Холмер, займетесь. Заставят. И это меня мало волнует. Гораздо больше меня беспокоит, как вы ею займетесь. Сумеет ли победить ваша честность и порядочность, в которых я не сомневаюсь (Холмер иронически поклонился), или ваша теория невмешательства. Стоять в стороне, воздерживаться от чего-либо иной раз бывает более действенным вмешательством, нежели активная деятельность.

— Нет. Шмелев, нейтралитет есть нейтралитет. Он абсолютен!

— Ну-ну.— Шмелев усмехнулся.— ...А вот и наш друг Анри, который последнее время занимает твердую позицию невмешательства в корабельную жизнь. Анри, как дела?

Левер, позеленевший и постаревший, медленно подходил к ним, опираясь на руку стюарда. Второй стюард нес за ним шотландский плед и подушку. Ученого усадили в шезлонг, накрыли пледом.

— Надо же было случиться такому несчастью,— жалобно заныл он,— укачало. Черт бы их побрал с их мертвой зыбью. А еще рекламировали свои «неукачиваемые» каюты. Ну посмотрите — ни волны, ни ветерка, а качает, словно после хорошей выпивки...

Скоро Холмер поднялся и ушел в свою каюту.

Не успел он сменить брюки и рубашку на домашний халат, как раздался телефонный звонок. Звонил Брегг. Он просил срочно принять его по важному делу.

— Заходите,— буркнул Холмер.

В дверь каюты постучали, и вошел Брегг, он был не один. Его сопровождал мужчина средних лет, в очках, с диктофоном в руках.

— Здравствуйте, мистер Холмер,— преувеличенно радостно закричал Брегг,— путешествие близится к концу! Надеюсь, вы перенесли его хорошо?

— Спасибо,— проворчал Холмер,— вы уже говорили мне все это вчера.

— Что ж, добрые слова не грех и повторить. Разрешите, мистер Холмер, представить вам моего коллегу — специального корреспондента нашей газеты в Австралии, мистера О'Коннела. О'Коннел, это наш прославленный антрополог мистер Холмер.

— Как поживаете, мистер Холмер? Рад с вами познакомиться.— О’Коннел пожал Холмеру руку.

— Мистер Холмер,— непринужденно заговорил Брегг.— Мой коллега хотел бы взять у вас небольшое интервью,— и, заметив гримасу на лице ученого, поспешил добавить,— нет, нет, речь идет не об австралоантропе. Для освещения этого вопроса с экспедицией, как вы знаете, еду я. О'Конелла интересуют совсем другие вещи...

— С вашего разрешения, мистер Холмер,— вмешался О'Коннел,— я сам изложу, что меня интересует.

— Пожалуйста,— не очень любезно проворчал ученый.

— Видите ли, мистер Холмер, вы вот уже длительное время, ну скажем так — достаточно длительное — работаете с одной группе с советскими учеными. За эти дни вы успели с ними познакомиться, увидеть их слабые и сильные стороны, определить, если можно так выразиться, их особенности. Не так ли?

Глаза за толстыми стеклами очков вопросительно уставились на Холмера.

— Допустим,— сказал тот.

— Так вот, мистер Холмер, наш редактор просил меня взять у вас интервью, или, еще лучше, попросить вас написать статью об этом.

— О чем? — Холмер повернулся к журналисту.

— Дело в том, что красная пропаганда усиленно эксплуатирует тезис, что ученые всей земли должны сотрудничать, должны дружить! Это опасный, соблазнительный тезис. Вы ученый с мировым именем, пользующийся в нашей стране непререкаемым авторитетом. Хотелось бы знать, как вы представляете сотрудничество с русскими. В какой форме. Возможно ли оно вообще. Наверное, есть и какие-то положительные моменты. Ваш рассказ обо всем этом прозвучит очень внушительно.

Мистер Холмер, мы, разумеется, понимаем, что по этическим, да просто человеческим соображениям, вы не можете критиковать ваших русских коллег, пока работа вашей группы продолжается и вы находитесь в вынужденном служебном соприкосновении с ними. Поэтому это интервью или статья появятся в печати лишь на следующий день после того, как вы распрощаетесь с ними.

— Кстати, к концу пути с Озеровым может произойти интересный сюрприз,— вмешался Брегг.— Мистер Холмер в курсе дела...

— Насколько я знаю,— продолжал, пропустив это замечание мимо ушей О'Коннел,— советские ученые при каждом удобном случае занимаются пропагандой...

— Это верно,— неожиданно оживился Холмер, до того слушавший с непроницаемым лицом.

— Да? Вы это заметили?

— Заметил. Они занимаются пропагандой, и между прочим, очень искусно,— Холмер сделал паузу и повторил,— очень искусно.

— Вот видите! Так как, мистер Холмер, вы надиктуете интервью? Или предпочитаете написать статью? — О'Коннел замялся,— для вас это, бесспорно, не имеет значения, но на всякий случай, должен сообщить, что редактор оценивает интервью в ту сумму, в какую вы его оцениваете сами. Я имею полномочия подписать чек...

— Благодарю вас за предложение,— Холмер встал.— Я обдумаю его и завтра сообщу вам мое решение, а возможно, и дам вам готовый материал. Но одно условие: чтоб ничего не исправляли, я этого не люблю, ни с одним моим материалом этого не делают.

О’Коннел заулыбался.

— Можете быть спокойны. И разрешите мне вас поблагодарить, мистер Холмер.— О'Коннел поклонился.— Сегодня же протелеграфирую в газету ваше согласие. Спасибо еще раз. До свидания.

Журналисты покинули каюту.

Холмер опустился в кресло, положил ноги на низкий журнальный столик, закурил.

Написать статью. Разве это так трудно?

Но он не будет ее писать. Он знает это. Знал уже в тот момент, когда получил предложение. Ничего не поделаешь — такой уж он старомодный. Для него, оказывается, существуют такие неведомые этим журналистам категории, как порядочность, честность, совесть.

Он, конечно, недолго пробыл в обществе Шмелева и его сотрудников, но, как выразился О'Коннел, достаточно долго, чтобы составить о них представление. Что ж, за свою многолетнюю научную жизнь не много довелось ему встретить таких ученых, как Шмелев: компетентных, серьезных, глубоко знающих свое дело, с которыми было бы так приятно работать.

Вот об этом и следует написать статью. О том, как хорошо работается вместе, когда люди думают об интересах науки, а не о личных или политических, то есть политиканских (черт бы побрал Шмелева!). Сколь многого можно было бы добиться, если б ученые всей земли объединили свои усилия.