Александр Кулешов - «Атлантида» вышла в океан

Не думайте, Маша, что в нашем доме жили миллионеры, что у них, как у Маккензи, имелись свои фабрики и заводы. Нет. Дворничиха жила, бухгалтер на пенсии, учителя из школы, инвалид, продавец из гастронома. У всех кто-то погиб на войне: у кого дети, у кого отец или брат. В послевоенные годы жилось трудно.

Когда я семь классов закончил, решил им сюрприз сделать: ушел из школы и поступил на завод учеником. Дескать, теперь сам зарабатывать буду и с вашей шеи слезу. Получил трудовую книжку и гордый возвращаюсь домой. Представляю, как они меня хвалить будут. Прихожу — все сидят в нашей комнате, весь дом. И такую мне головомойку устроили, что и сейчас вспомнить страшно! «Мы-то старались. Хотели, чтоб грамотным был, а ты школу бросил. Чего тебе не хватает? Да как ты без нас на такое решился?..»

— Ну и что потом было?

— Да, ничего, Маша. Кончили мы с братом школу, кончили университет. Андрейка, наверное, уже сдал, пока меня нет, последний экзамен. Из наших «отцов и матерей» уже кое-кого нет в живых, остальные переехали в новые дома. Халупу ту давно снесли. Навещаем мы «родителей», и они к нам в гости ходят.

— А вы им платите деньги?

Озеров усмехнулся.

— Какие-то выражения у вас странные, Маша, наверное, других нет в английском языке. Что значит «платите»? Вы хотите сказать «помогаете»? Хотел, пробовал, еле прощения выпросил. Опять шум подняли: «Мы что, нищие? Обездоленные? Слава богу, о нас Советская власть заботится — у нее побольше, чем у тебя, возможностей. Ты свою жизнь строй. Женился бы лучше...»

— А вы не...— начала было Мари и замолчала.

— «Не», Маша, «не». Я не женат и не был. А вот Андрейка мой собирается. Хорошая девушка у него — Зойка. С ним вместе занимается. Ох, Маша, если б вы знали, какой у меня красивый брат!

— Он похож на вас?

— Очень! — воскликнул Озеров и тут же сам рассмеялся над нескромностью своего ответа. — Хвастун я? Но что ж, с годами это пройдет. Все в жизни проходит.

— Нет,— сказала она,— не все. Есть вещи, которые остаются навсегда, до могилы. Хорошо, когда это хорошие вещи. А когда...

— Маша, почему вы теперь такая мрачная? — Озеров испытующе смотрел на нее.— Ведь вы красивая, молодая, у вас интересная работа, жизнь. А вы как будто тайну, что ли, зловещую в себе носите. Вроде убили кого и вас совесть мучает. Смеетесь редко, и вот, простите, это в общем-то не мое дело — пьете часто...

— Вы правы,— помолчав, заговорила Мари,— у меня действительно совесть не чиста.— Она заставила себя улыбнуться.— Скажите, коллега, вдруг мне бы приказали: «Убейте этого страшного «красного» журналиста Озерова, чей научный журнал главный конкурент нашего журнала мод». А я не могу. Что мне делать? Ведь если не убью, меня выгонят с работы. Что бы вы сделали на моем месте?

— Во-первых, Маша,— он говорил, глядя ей прямо в глаза,— я бы не принял от своего редактора такого поручения. Во-вторых, я разобрался бы в себе, коль скоро возникли сомнения. А уже разобравшись, одно из двух — или убивал (если заслуживает), или все бы выложил, сказал так и так, вот поручили, а я не согласен! Так делают честные люди. Вы ведь честная, правда?

Мари не отвечала. Честная! Выложила бы! Так ведь для этого мало одной честности, нужна еще смелость. Смелость говорить правду и смотреть при этом в глаза... А вот смелости этой у нее как раз и не хватает.

...Такие разговоры теперь происходили часто. И, казалось, достаточно произнести одно-единственное слово, чтобы кончилась эта игра в намеки и недомолвки, чтобы откровенно до конца поговорили они. Но этого слова не произносили ни он, ни она.

Гудели машины, соленый ветер, к запаху которого примешивались теперь далекие запахи земли, гулял по палубе. Навстречу то и дело попадались длинные танкеры, белые пассажирские корабли, яхты с разноцветными бочкообразными парусами. Вдали, то приближаясь, то удаляясь, виднелись берега — зеленые чащи лесов, серо-бурые громады утесов, золотистые песчаные отмели.

Океан стал словно домашним. Он приоделся в синий пеньюар с белоснежными оборками пенных кружев. Над ним ритмично качались чайки

Пока «Атлантида» была в пути, среди пассажиров первого класса была сыграна одна свадьба и зарегистрировано два развода. Повесился разорившийся итальянский миллионер. Были задержаны три бежавших от полиции гангстера и один корабельный вор.

В четвергом и пятом классах родилось шестеро детей, умерло четверо пассажиров и покончили с собой двое.

Все это не стоило внимания. Главными происшествиями были иные: боксер Рене Седан ушиб на тренировке палец, что ставило под угрозу его матч в Австралии. Сенатора Джекобса жена застала в каюте в обнимку с секретаршей и влепила обоим пощечины. Кинозвезда Ренар на специальной пресс-конференции заявила, что больше не будет шить платьев у Диора, так как ей сообщили, что там работает мастерица-негритянка. Начальник отдела кадров фирмы Диор ужо вылетел в Австралию с личными делами всех мастериц, чтобы уладить инцидент...

Прибывшие на вертолетах репортеры неутомимо шныряли по кораблю а поисках очередных сенсаций. Левер прихворнул; Маккензи теперь уже почти не выходил из телеграфного зала.

Шмелев и Холмер попрежнему невозмутимо прогуливались по палубе или проводили вечера в каюте, обсуждая научные проблемы.

И не только научные...

Они сидели в шезлонгах на палубе и неторопливо беседовали. Перед ними переливался в лучах солнца океан. Огромные валы подкатывали к кораблю, и только здесь, у самого борта, можно было оценить их величину, потому что вдали океан казался ровным и спокойным.

— А ведь вы по природе скептик, а, Холмер? — Шмелев отложил в сторону английский научный журнал, который он перед тем читал, и посмотрел на американца.

— Возможно,— ответил американец. Сняв очки, он щурился на солнце и болтал ложечкой в прохладительном напитке.

— Если вы скептик,— продолжал Шмелев,— то почему же с такой поспешностью поддерживаете открытие нашего друга Грегора.

— Разрешите и мне задать вам вопрос. Мы вместе с вами изучали и неоднократно осматривали муляж челюсти австралоантропа. Стертость поверхности зубов не оставляет сомнений. Вы изучили фото. Вряд ли можно сомневаться и в безошибочности анализов — доктор Вудвард слишком большой специалист, Я не знаю, насколько вы знакомы с современными методами определения возраста эпох, но, несомненно, вам известно, что радиоактивный калий превращается в аргон хоть и крайне медленно, зато в постоянном ритме. Это великолепные атомные часы для определения геологических эр. Исследование почвы, в которой обнаружены те или иные останки, дает точное представление об их возрасте. Вудвард сто раз исследовал почву в Пилтдоуне и каждый раз получал один и тот же результат — миллион девятьсот тысяч лет,