Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

В голове пронеслась мысль:

«Нет, человек не может быть таким высоким. Это — туман. Подул ветер и колыхнул туман. Нужно стоять, пока не придет смена, и ни о чем не думать».

И сейчас же новая, уже совсем нелепая мысль:

«А если его забыли… Поставили тут и забыли?»

Его охватил ужас.

Нет, ведь же, действительно, есть какая-то жизнь в этом тумане. Вот опять… Будто рука поднялась длинная, безобразная. Конечно, это все туман, его волнует ветер. Но он все равно вздрогнул и похолодел, когда увидел эту руку.

«Все нервы, эти нервы!.. Не нужно думать…»

Но как же не думать или думать, когда не владеешь собой, и мозг воспринимает сразу на веру все, что кажется глазам.

Вон опять… Широкий серый платок… Платок относит в сторону, платок постепенно развертывается.

Он закрыл глаза.

Он боится увидеть лицо, скрытое под этим плащом. Потом открывает глаза. Ничего нет. Только мутное, серое облачко. Но из облачка выплывает опять что-то, зарождается какая-то новая фигура.

«О, Господи! И зачем этот туман колышется?»

Снова он закрывает глаза.

А мозг усиленно работает.

«Да ведь это ж туман. В мире нет ничего. Кроме того, что мы видим. Это — мертвый туман».

Но он все равно вздрагивает и с закрытыми глазами. От одних этих слов: «мертвый», «в мире нет ничего, кроме того, что мы видим», холодеет сердце.

«Конечно, нет ничего! Нет ничего».

Но он чувствует, как у него начинают чуть-чуть стучать зубы.

«Ничего, ничего! — старается он втолковать самому себе. — Ничего!» — И поднимает веки.

Глаза лихорадочно пробегают все пространство перед ним.

Он уж ищет теперь сам ужаса.

— Как нет! Вон, вон…

А зубы стучать…

«Кто это!»

Крик готов вырваться из груди. Большое, большое лицо смотрит на него из тумана, желтовато-серое, с темными, словно заплывшими тенью глазами.

Но ведь не может быт такого большого лица!

Мысль эта, однако, мгновенна, как сверкнувшая и потухшая искра.

Нет ни большого, ни малого; ест только черты и формы.

О, какие у него глаза, темные, полные муки. А губы смеются. Зубы видны между губ. Потом глаза еще больше затянуло тенью, губы расплылись безобразно широко, и их тоже охватывает тень. Все лицо отодвигается, уходить в туман.

Мгновенье, и его уж нет.

Но в нем остался этот взгляд, полный муки, вселяющий ужас в сердце.

И он сознает, если еще раз выплывет из тумана это лицо, он не выдержит и крикнет, чтоб оно не появлялось больше, чтоб оно уходило к себе туда, откуда оно явилось…

И уж он шепчет:

«Уйди, уйди… к себе…»

И старая мысль:

«Куда к себе?…»

Опять холодеет сердце… Правда: куда?… Ведь это ж туман… Оно и ушло в туман, как вышло из тумана… Оно… Да, это лицо. Значит оно само по себе, а туман сам по себе. Но ведь его же нет! Ведь это он сказал про него «оно». А оно — туман.

Мысли путаются.

Снова — стон.

Теперь уже отчетливей и яснее… Опять колыхнулся туман, снова он видит, как движется в тумане что-то, направляясь прямо к нему.

Неужели это опять то, это лицо!

В висках у него застучало.

И откуда этот стон? И стон ли это?

Неопределенная фигура мелькнула в тумане и сейчас же пропала. Потом появилась опять, опять пропала. Нет, это идет кто-то… Кто-то еще новый выплыл из тумана.

Может быть это он застонал?.. Его начинает бить лихорадка.

Крепко смежил он веки.

Проходить секунда, еще секунда, еще…

И он чувствует, что уж не в силах стоять более с закрытыми глазами. Довольно! Теперь, вероятно, уж все пропало…

Он открыл глаза.

Прямо перед ним — окровавленное лицо, губы шевелятся, хотят сказать что-то: руки простерты вперед.

Он заметил только, что этот «новый», вырвавшийся из волн тумана, стоит на коленях.

Он хотел крикнуть, хотел бежать и не мог. Сердце вдруг словно перестало биться. Без крика, без единого слова он грохнулся на землю.

Шмелькова отнесли в госпиталь.

Вместе с ним принесли в госпиталь и этого несчастного, полуживого человека с окровавленным лицом, молившего его о помощи и так его напугавшего.

Окровавленный человек в госпитале назвал себя.

Он офицер гвардии микадо, участвовал вчера в штурме, был ранен, потерял сознание и ночью очнулся.

— Потом вы подползли к нашему часовому?

— Да.

— Что у вас с ним произошло?

— Вы сами понимаете, что я не хотел сделать ничего дурного… Я даже стоял перед ним на коленях.

Японец прямо в глаза посмотрел доктору. После минутной паузы он спросил:

— Вы верите, что я стоял на коленях?

И, с усилием подняв руки, он заложил их за голову (он лежал навзничь) вздохнул и поднял глаза кверху.

— Почему же он упал?

Японец хрустнул за головой пальцами и потянулся как-то всем телом к щитку кровати, к подушке.

— О, Боже, — проговорил он, — почему я знаю! Почему я стал перед ним на колени, почему он упал!.. В другое время, вероятно, этого не случилось… я бы не опустился на колени, и он не упал бы, увидев меня.

И он закрыл глаза.

Японец лежал рядом с Шмельковым.

Шмельков все время внимательно прислушивался к разговору между доктором и японцем. Японец говорил по-русски.

Когда японец умолк, он поманил доктора к себе.

— Доктор, доктор, — шепнул он и сейчас же, быстро взглянув на японца, натянул на себя одеяло до самых глаз и, осторожно опять сдвинув одеяло, выглянул из-под него одним глазом.

Доктор подошел.

— Что вы?

— Нагнитесь, доктор.

Доктор нагнулся.

— Еще ближе.

Доктор склонился над ним совсем низко.

Скользнув все также мимо доктора одним глазом в сторону японца, он выпростал из-под одеяла руку и охватил ею доктора вокруг шеи.

— Переведите меня в другое место, — шепнул он.

Доктор тоже попробовал было взглянуть на японца, но ему нельзя было этого сделать, потому что Шмельков крепко держал его за шею.

Он спросил:

— Вам здесь не хорошо?

— Я не хочу лежать с ним, — шопотом ответил Шмельков.

— С японцем?

— Да. Переведете?

Он еще крепче охватил шею доктора.

— Я вам даже, вот что скажу: я ведь совсем здоров. Со мной был только обморок… А если не переведете…

Он выпростал из-под одеяла другую руку и сразу обеими руками обвил и крепко стиснул, надавливая длинными холодными пальцами сзади около затылка доктору шею. Прямо в глаза доктору он устремил блестящий взгляд. Что-то холодное и острое было в этом взгляде…

— Если не переведете…

— Переведу, конечно…

Он ослабил пальцы; они медленно скользнули по шее доктора книзу.

— Так смотрите ж, — шепнул он, и опять его глаза блеснули из-под одеяла холодным острым блеском.

Затем он натянул одеяло до самого лба и затих.

Его поместили в другой палате.

Когда ему показали его новую койку, он сейчас же юркнул под одеяло.