Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

Они не сразу должно быть заметили, что он убавил ходу и продолжали трусить легкой рысцой, чуть-чуть подпрыгивая в седлах.

Потом, как по уговору, на секунду замявшись на месте, повернули лошадей в его сторону…

Лошадь под тем казаком, что ехал слева, фыркнула, когда казак поворачивал ее, тряхнула головой и гривой…

Урядник совсем остановил своего коня.

Через секунду казаки были около него.

Он взглянул на одного и шепнул:

— Валяй задами…

И махнул плетью на крайнюю хату.

— А мне? — тоже шопотом в тон ему произнес другой казак.

Урядник как раз в ту минуту опускал плеть.

— А ты со мной!

И он слегка хлестнул лошадь плетью.

Лошадь сейчас же двинулась вперед крупным шагом, выгибая шею, дергая и натягивая поводья.

На улице теперь было совсем темно.

У первого домика урядник опять остановился. Остановился и казак, следовавший за ним.

— Нужно осмотреть, — шепнул урядник и, перегнувшись с седла вниз, поправил что-то под брюхом у лошади.

Потом опять выпрямился в седле.

— Пахомов!

Затем он тронул лошадь и придвинулся к Пахомову почти вплотную.

— Слышал, что сказано…

В темноте перед ним белело лицо Пахомова; черты различались смутно… Он придвинулся к нему еще ближе. Теперь он заметил, как Пахомов повел в его сторону глазами…

Вытягивая шею, прямо ему в лицо, урядник зашептал опять каким-то свистящим шопотом:

— Струсил… А? Знаю я тебя. Про Волчкова вспомнил.

Сам он не трусил. Будь с ним не Пахомов, а какой-либо другой казак он может-быть сам вошел бы в хату.

Но Пахомов был молодой казак.

Молодых надо учить.

— Слезай с коня!

Пахомов спрыгнул на землю. Громко по земле стукнули каблуки его сапог.

— Тише, дурак!

— Haте лошадь! — как-то надорвано и с хрипотой крикнул Пахомов, повернув лошадь за удила головой к уряднику, и бросил на седло ему поводья.

Потом он выругался:

— О, дьявол!

Урядник слышал, как он оттолкнул ногой шашку, вероятно запутавшуюся у него между ногами.

— Тише, сын собачий!

Он принял от Пахомова поводья и, поворачивая свою лошадь так, чтобы она стала рядом с Пахомовской, зашептал опять:

— Тише, чорт, говорят тебе!

Но Пахомов уже бежал через улицу к хате…

На пороге он остановился на секунду и выхватил шашку. Потом фигура его разом пропала в темноте сеней.

В ту же минуту в сенях словно треснуло что-то громко на всю деревню…

Из темноты сеней брызнул яркий свет на мгновенье и также мгновенно осветилась отблеском этого света промасленная бумага в окошках, заменявшая стекла.

В наступившей затем темноте и тишине раздался долгий стон похожий скорее на мычание, и глухой стук.

Пахомов был убит наповал.

Как оказалось потом, в него стреляли разрывной пулей. Пуля попала в грудь и прошла насквозь в спину, сделав на спине страшную, более чем в ладонь, рану.

Убийцу Пахомова, вероятно, какого-нибудь фанатика, не пожелавшего оставить деревню в то время, когда бежало все население деревни, казаки пристрелили тут же.

Правда, им много было с ним возни, но они все равно отомстили за товарища.

Всего израненного они вытащили его на улицу и тут урядник пустил ему последнюю пулю в висок, потому что и раненый, он все еще продолжал обороняться.

А труп Пахомова они положили на лошадь и повезли домой.

И это была грустная встреча, когда они сошлись опять, теперь уже четверо, а не пятеро, на пыльной дороге в степи за деревней.

Кругом по-прежнему было тихо.

— Кого? — спросил Волчков.

Он хотел было выехать вперед навстречу приближающимся товарищам и уже тронул лошадь, но потом остановил ее и снял шапку.

Он заметил, что и урядник, и казаки, ехавшие с ним рядом тоже без шапок.

Что-то большое и темное лежит поперек седла на третьей лошади.

Медленно едут урядник с казаком… Медленно ступает завьюченная лошадь.

— Кого?

Но урядник молчит, молчит и казак. Вот уже совсем близко.

Волчков вытягивает шею, силится разглядеть, поднимает глаза на всадников.

— Пахомова?..

— Значит Пахомова, когда мы целы.

Кто это сказал? Урядник или другой кто? Хмуро смотрит на него урядник, почти со злобой. Потом отворачивается. Волчков видит, как он закусил губу.

— Прямо в грудь, — говорит казак. Также медленно, не убавляя и не прибавляя шага, они продвигаются мимо Волчкова и того казака, что был с ним и едут дальше.

Волчков с товарищем становится им в хвосте.

Вдруг урядник оборачивается, ищет глазами Волчкова.

— А ты рад что не тебя? выкрутился!.. Голос у него звенит злобой… Даже зубами он скрипнул.

Затем он опять принимает прежнее положение в седле.

— Мы, ведь, и то думали, — говорит сосед Волчкова, — что тебя в висок…

Волчков опускает голову.

Тихо ступают лошади.

Проходит полчаса, час. Казаки молчат. И кругом вся степь будто вымерла.

И вдруг, Волчков начинает протяжно и немного в нос:

Сидит он в седле согнувшись, наклонив голову. Он несколько поотстал от товарищей. Лошадь у него идет еще медленней, чем у них.

— Ты же это что!

Он вздрагивает и выпрямляется. Перед ним урядник. В руке нагайка.

Волчков совсем растерялся, мигает глазами.

— Забылся… Ей-Богу… — лепечет он бессвязно… — Знаю покойник… нельзя…

Словно пыхнуло ему из души в лицо что-то и разлилось, озаряя все лицо.

— Ведь жив, — говорит он, — жив… А вы говорите в висок…

Веревкин хорошо знал Хын-Лунга.

Он даже считал его своим приятелем.

Как то раз вечером, когда Веревкин сидел на заднем дворе на серых каменных, с обсыпавшимися углами, ступеньках и играл на гармонике, пригибая голову то к левому, то к правому плечу, растягивая гармонику во всю её ширину и покачиваясь медленно из стороны в сторону, весь отдавшись тягучим, немного хриповатым звукам, то замиравшим в тонких нотах, то хрипевшим громко, как старые расшатавшиеся ворота, — из за дощатой изгороди осторожно высунулась маленькая сухая головка с желтым, в мелких морщинах, лицом с черненькими глазками, в синем платке, повязанном по-бабьему.

Головка высунулась и сейчас же опять спряталась…

Потом показалась снова.

Гладкий высокий лоб блестел из-за изгороди как колено. Косые лучи солнца били Хын-Лунгу прямо в лицо. Он сощурил глаза, затем напряженно раскрыл их остановив на Веревкине…

Глаза приходились как раз в уровень с верхним краем загородки. Тонкие белесые брови поднялись над глазами, кожа на лбу собралась в морщины, длинные, извилистые, пересекавшиеся вертикальной морщиной посередине лбы и поднимавшиеся над бровями параллельно бровям.

Хын-Лунг схватился руками за перегородку и выставился из-за изгороди еще больше, до самого подбородка.