Валентина Журавлева - Янтарная комната

— Что-то было у него вам сообщить, но, видно, я помешал, — сказал Рынин. — А почему, Андрей Васильевич, у вас с ним такой официальный тон? Ведь я уже заметил, что вы друзья.

— Да, мы земляки. Но сейчас и я и он при исполнении служебных обязанностей. Дисциплина…

— Понимаю. Он парень своеобразный, как и рулевой, и старшина, и штурман… Видите, — я уже успел присмотреться к ним и к вашей работе с ними в кружке по языку. А лично у вас знание немецкого отличное!..

— Секрет этого прост, Борис Андреевич. В детстве я жил в одной деревне с немцами, в Поволжье.

— Да, немецким вы владеете превосходно!..

Борщенко довольно заулыбался. Похвала Рынина была приятна.

Для своих сорока пяти лет Рынин много путешествовал. Подолгу бывал за границей и свободно владел несколькими европейскими языками. Был он сдержан, но за время пребывания на «Неве», в этом трудном рейсе, сблизился с Борщенко и часто рассказывал ему о случаях из «другого мира». И всякий раз Борщенко не упускал возможности попрактиковаться с ним в разговорах на немецком и английском языках.

— Очень жаль, что у нас в школах недооценивается изучение иностранных языков с раннего детства, — добавил Рынин. — Это очень развивает мышление.

Новый стук в дверь прервал тихую беседу.

В каюту вошел Коля Петров.

— Вы меня вызывали, Андрей Васильевич?

— Да, Коля, вы мне нужны. Что случилось со стенгазетой? Почему она не вышла сегодня в свой срок?

Коля смущенно помолчал.

— Шторм, что ли, напугал молодежную редколлегию? — иронически продолжал Борщенко.

— Что вы, Андрей Васильевич! — всполошился Петров. — Шторм тут ни при чем.

— Кто же при чем?

Коля замялся.

— Мне сказали, что ваш приятель Женя Муратов вас подвел. Правда это?

Коля виновато посмотрел на Борщенко.

— Увлекся он, Андрей Васильевич, другой работой. Вдохновение нашло…

— Аа-а, ну тут уж ничего не поделаешь, раз вдохновение, — все так же иронически согласился Борщенко и уже серьезным тоном спросил: — А будет ли газета сегодня к вечеру?

— Обязательно будет, Андрей Васильевич! — обрадовался Коля Петров. — Обязательно!..

— Ну, если к вечеру будет, больше говорить об этом не станем…

— Можно идти, Андрей Васильевич?

— Идите. Но не забудьте — к вечеру…

— Точно к ужину будет висеть, Андрей Васильевич.

Коля Петров вышел.

— Золотой парень, — задумчиво сказал Борщенко. — Прозрачный, как родник!

— Мало у вас, на судне, молодежи, Андрей Васильевич, — заметил Рынин.

— Да… — согласился Борщенко. — Надо нам быстрее восполнять потери. Морскому делу обучить — требуется время… У меня дома растут двое. Как-то им приходится сейчас, в эвакуации?..

— А у меня трое…

Оба задумались о своих семьях, об изматывающих трудностях и суровых испытаниях, выпавших на долю женщин и детей в тылу.

В каюту вернулся Шерстнев. Он хмуро уселся за стол и сразу же обратился к Рынину:

— Еще раз прошу вас, Борис Андреевич, учтите мои соображения.

Рынин улыбнулся.

— О чем спорим, Василий Иванович? Эсминца еще нет, и даже если бы я согласился, все равно вы вынуждены держать меня у себя. Выходит, спорим мы напрасно.

Шерстнев оживился.

— Но эсминец должен скоро быть. И тогда, если вы согласитесь, мы свяжемся с ним по радиотелефону. Они пришлют за вами шлюпку.

— Нет, Василий Иванович! Еще раз категорически говорю: от вас я никуда не поеду! И прошу вас, — не поднимайте больше такого разговора… Мы с вами — старые знакомые… Не обижайте меня. Все опасности я хочу делить вместе со всеми вами. Мне не нужны никакие привилегии. Иначе я перестану уважать самого себя.

Шерстнев огорченно забарабанил пальцами по столу.

— Не преувеличиваете ли вы опасности, Василий Иванович? — спросил Борщенко. — В этом году фашистских подводников здорово потрепали, и у них нет лишних лодок, чтобы направлять в такие широты…

— Не то ты говоришь, Андрей! — недовольно сказал Шерстнев. — Врага надо оценивать трезво. Недооценка его так же вредна, как и переоценка. Немецкий подводный флот еще силен. А затем раненый хищник делается злее — старая истина.

— Но для них есть более оживленные пути! — не сдавался Борщенко. — Забираться в такие пустынные места им просто невыгодно. Транспорты тут — редкость. А теперь, когда их погнали на советском фронте, они в первую очередь будут рыскать на путях наших сношений с союзниками — с Америкой и Англией…

— Вот эти-то пути и являются сейчас пустынными, Андрей!.. За последние полгода, то есть с марта месяца, наши союзники по этим путям не направили к нам ни одного каравана! Опасаются за свои суда! Боятся потерь. А то, что основная тяжесть войны лежит на нас, и наших потерь они в расчет не принимают. Может быть, даже радуются им!

— Это вы, Василий Иванович, переборщили! — возразил Борщенко. — Все-таки американцы по ленд-лизу переправили нам, много грузов.

— Эх, Андрей! Мало ты еще знаешь об этих делах! — с досадой сказал Шерстнев. — Но не будем сейчас говорить о них.

— Что же вы, Василий Иванович, считаете, что немцам важнее сейчас вот этот наш путь?..

— Я этого не говорю. Но напрасно ты думаешь, что немецкий штаб не в состоянии оценивать значения того района, куда мы направляемся! Не полные же там идиоты! Арктика их интересует давно.

В разговор вступил Рынин:

— Василий Иванович, не чересчур ли вы опасаетесь неприятностей, — неожиданных неприятностей?

— Неприятности, Борис Андреевич, чаще всего бывают как раз неожиданными… Они выскакивают из-за угла и бьют в спину!

И, словно в подтверждение этих слов, тревожно зазвонил телефон. Шерстнев снял трубку, коротко послушал и кинулся к двери, бросив на ходу:

— Это акустик! Подлодка у судна и, кажется, торпеда!..

Он сорвал с вешалки у двери свой непромокаемый плащ и шагнул через порог. Но в это мгновение мощный взрыв потряс «Неву» до основания.

Шерстневу будто кто подрубил ноги. Его швырнуло обратно в каюту. Лампочки везде погасли. Судно накренилось на корму.

Ударила боевая тревога.

От места катастрофы шлюпки с командой «Невы» двинулись на север.

При взрыве погибли машинист, его два помощника и матрос. Шестерых ранило. Радисты Пархомов и Мелешко находились в радиорубке до последней минуты и радировали о катастрофе. Получили ответ, что на спасение экипажа «Невы» выходит спасательное судно.

Шлюпки двигались по заданному курсу. Через каждые пять минут боцман Кузьмич пускал красные ракеты — сигнал бедствия и ориентир для спасательного судна, идущего навстречу. Раненые и судовой врач были на первой шлюпке, с Борщенко.

Шерстнев находился в последней шлюпке. Он устроился около ящика с сухарями и тяжело задумался. Болело плечо, ушибленное при падении, но острее болело сердце — «Нева», обжитой кусочек Родины, так катастрофически окончила свою трудовую жизнь, преждевременно ушла на вечный покой.