Валентина Журавлева - Янтарная комната

— Неужели нет у острова названия? Как-нибудь зовут же его…

— Пленные, Павел, зовут его Островом Истребления. А наши никак не зовут. Остров — и всё… Но ты не думай, что тут работы мало. Тут, брат, такие дела развертываются, что будет жарко.

Нагнувшись к Борщенко ближе, Шакун ощерил большие желтые зубы и заговорил тише:

— Тут у славян заговор… Готовится побег… Я — в курсе…

— Что значит «у славян»?

— Ну, у русских и других, родственных. Главный у них — Смуров. Но он не один. У них — комитет. Я — в полном курсе. Мы потом их всех накроем и главарей повыдергаем. Вот когда потешусь досыта!..

Борщенко сжал челюсти, чтобы сдержаться.

— Что с тобой? — удивился Шакун, видя как передернулось лицо Борщенко.

— Зуб схватило, — процедил тот.

— А-а-а! Рассказывали, что ты зубами полтинники перекусывал. Попортил, что ли?

— Да… А много обо мне в Киеве слухов ходило?..

— Неужто не знаешь?

— Кое-что, конечно, знаю, но не все… Интересно, что приходилось слышать тебе?

Шакун долго и восторженно рассказывал, какими легендами среди власовцев было окружено имя Черного Ворона в Киеве. Борщенко слушал с отвращением, но внимательно, запоминая все, что относилось к его кровавому двойнику.

— Ну, а знаешь ты мою настоящую фамилию?

— Нет. Уж больно ты, Павел, засекретил самого себя.

— Ну, а где я родился? Сколько мне лет?

— Откуда мне знать?.. Ведь всего-то три раза я с тобой и встречался близко. А сам ты о себе ничего не рассказывал. Называли и твою фамилию, но я забыл. Говорили, будто у тебя есть родственники в Харькове. Правда это?

Борщенко неопределенно пожал плечами.

— Может быть… А от начальства обо мне никогда ничего не слышал? Как оно относилось ко мне?.

— Этого не знаю. Майор Кунст со мной ни разу не разговаривал. А капитан Мейер — тот только рычал всегда.

Борщенко помолчал, запоминая фамилии.

— А что же ты не выпил и рюмки? — подозрительно спросил Шакун. — Подменили, что ли, тебя?

— Мне нельзя пить! Вернусь в камеру, и вдруг — пьяный. Откуда?..

— Ах, да-а… Ты вперед смотришь… — Шакун снова потер скулу. — А мне сегодня один из твоей камеры в морду заехал!..

— Ну, мне, пожалуй, пора, — забеспокоился Борщенко, не слушая. — А то расспросов не оберешься.

Шакун осоловело посмотрел на Борщенко.

— Да, да… Пить пей, а дело разумей…

— Мне надо в камеру, Федор. Пошли!..

— В камеру? А ты слышал мои слова? Меня один из этих сегодня в морду двинул! Понимаешь — меня! Но завтра он узнает, что значит ударить Федора Шакуна!..

— Нельзя его трогать! — строго сказал Борщенко.

— Почему нельзя?! — Шакун ударил кулаком по столу. — Я не могу не рассчитаться с ним! Понимаешь, — не могу!

— Нельзя! — решительно повторил Борщенко. — Он мне нужен.

— Но я оставлю ему кусочек жизни! — Шакун стиснул руку Борщенко. — Оставлю… ради тебя…

— Говорю нельзя — и всё! — отрубил Борщенко. — Особое задание, Федор. Понимать надо!

Шакун замолчал. Сейчас он почувствовал того самого Черного Ворона, который, как о нем говорили, не терпел возражений. И Шакун смирился.

— Ну, пошли, коли так! — сказал он, вставая из-за стола.

Пока Борщенко и Шакун были в буфете, на допрос к Хенке привели Кузьмича. Хенке сердито смотрел на его круглую лысую голову, на прокуренные усы-сосульки и не знал что делать. Переводчик еще не вернулся, а терять лишнее время на допросы этих штатских пленных не хотелось.

— Адольф! — обратился он к конвоиру. — Ты по-русски не понимаешь?

— Нет, господин оберштурмфюрер! — вытянулся конвоир. — Понимает Ганс.

— А где сейчас Ганс?

— На посту, у камеры.

— Иди смени его. Пусть он немедленно явится сюда!

Через минуту перед Хенке стоял Ганс, польщенный, что он будет выступать в качестве переводчика.

Хенке порылся в документах Кузьмича, отобранных при обыске на корабле, и спросил:

— Фамилия, имя?

— Как твой имя? — перевел Ганс.

— Кузьма Кузьмич Кузьмин.

— Почему три имя? — не понял Ганс.

— Фамильный предок мой, как можно догадаться, был Кузьма, отец — Кузьма и я — Кузьма. Вот и получается три Кузьмы, — иронически пояснил Кузьмич. — Есть еще и кузькина мать, но ее мы приберегли для вас…

Переводчик опять не понял и долго выяснял фамильную «многоэтажность» Кузьмича.

Хенке рассердился:

— Тебе трудно переводить, что ли?

— Нет, господин оберштурмфюрер. Я просто заинтересовался. У него мать — Кузька, которая хочет к нам…

— Интересоваться тебе не положено! — обрезал Хенке. — Его мать мне не нужна! Переводи сразу. Быстро!

— Слушаюсь, господин оберштурмфюрер!

После этого работа переводчика пошла аллюром.

— Спроси, что он знает о докторе Рынине! — приказал Хенке.

— Ты доктор Рынин знает? — спросил Ганс.

— Каждый знает доктора, когда у него лечится. А я разве лечился? У меня лишь однажды, еще во времена гражданки, заболел зуб. Доктор глянул, — надо лечить. А я говорю, — нет. Рви. Доктор вырвал мой зуб, здоровый еще зуб. Вот и все мои болезни… Коли бы у каждого доктор в жизни вырвал только по одному зубу, — пришлось бы докторам стать зазывалами… Да и когда мне было болеть и ходить к доктору Рынину? А за хозяйством кто бы стал смотреть? Доктор Рынин?.. А в хозяйстве у нас — и швабры, и метлы, и тряпки… И чтобы все было чисто, чтобы все было надраено и блестело. Нет, медицина не по моей части…

Ответив так обстоятельно, Кузьмич замолчал и презрительно поглядел на Хенке.

Ганс молниеносно отцедил из ответа Кузьмича те слова, какие понял, выстроил их в ряд и отрапортовал:

— Он, господин оберштурмфюрер, говорит, что Рынин вырвал у него здоровый зуб. И лечил каждого, и у каждого вырвал по-одному зубу. И еще Рынин следил за хозяйством, чтобы щетки, веники и тряпки были чистыми…

— А ты точно перевел? — усомнился Хенке.

— Совершенно точно, господин оберштурмфюрер! — испугался Ганс.

— Впрочем, возможно, Рынин для маскировки перед командой и значился на судне врачом, — заметил Хенке. Он подумал, пронзительно посмотрел на спокойного Кузьмича и задал новый вопрос:

— Что говорили о Рынине в команде?

— Что Рынин в команда говорил? — перевел Ганс.

— Случалось. Разговаривал с нами. О науке. У него ведь черепная коробка наполнена хорошо. Не то, что у некоторых других, — покопаться не в чем… — Кузьмич при этом выразительно поглядел на переводчика и Хенке, ясно давая понять, чьи черепа он имел в виду.

— Он говорит, господин оберштурмфюрер, что у Рынина была полная коробка с черепами. Он их где-то выкопал…

— Странно, странно, — удивился Хенке. — Гмм-м… Что же, он археолог, что ли?.. А может быть, они вскрывали могилы расстрелянных нами?.. Но если он врач, то как же он может быть доктором технических наук?.. Нет, путает что-то этот старик!.. Спроси у него, Ганс, где Рынин выкопал эти черепа?