Вячеслав Пальман - За линией Габерландта. Роман

И много-много подписей.

Потом мы, как всегда, забрали инструмент, повесили за спину ружья (с ними мы теперь не расставались) и пошли по своему острову. «Остров Надежды» - так назвали мы его.

На другой день Серега и. Саша должны были идти в совхоз. Они уложили почвенные пробы, забрали у нас письма, поручения и перешли через протоку. А мы отправились на работу - продолжать съемку местности и брать пробы почв.

День 22 июня выдался ясный, безоблачный. Мы работали и пребывали в полном неведении относительно того, что творится на белом свете. В обеденный перерыв Зотов и Бычков сели поудить рыбу в протоке, потом пошли на озеро пострелять уток. Одного Петю мы никуда не пускали. Вечером Бычков взялся учить Василия Смыслова шахматному искусству. Неудобно как-то с таким именем-фамилией и не уметь играть. Но Смыслову быстро надоело думать над доской, и он тоже ушел к протоке посидеть в одиночестве на берегу и отдохнуть от «любимого города».

Среди ночи вернулись наши ребята. Они были взволнованы и возбуждены.

Еще не услышав от них ни слова, мы поняли: что-то произошло за пределами нашего лесного уголка.

- Война, - сказал Сергей и со злостью сорвал переполненный рюкзак. Он обернулся к нам и закричал: - Понимаете, война, а мы сидим здесь и ни черта не знаем, ничего не делаем! Где мои сапоги, будь они прокляты!..

Я видел, как побледнел Бычков, как отшвырнул от себя Казака Петя Зотов. В углу молча и поспешно переодевался Сергей. Тяжело дышал Василий Смыслов. Бычков сказал тихо, подавляя волнение:

- Ребята, вы можете толком…

- На, читай! - Серега сунул ему сообщение, переданное по радио.

Он читал про себя, а мы смотрели на строчки через его плечо. Никто не проронил ни слова.

Огромная, страшная война… И сразу, в одно мгновение, вся наша работа, все заботы об острове и новом совхозе показались вдруг такими мелкими, нестоящими, что говорить о них было просто стыдно. Война… А мы копаемся в шурфах, ходим с теодолитом, бьем комаров. Война, а мы едим макаронный суп и рябчиков. Война, а руки наши без винтовок…

Не было ничего удивительного в том, что Саша Северин тоже стал набивать свой рюкзак вещами, а Сергей переоделся в чистое белье и приготовился в поход. В порядке вещей был и вопрос Смыслова, ни к кому конкретно не относящийся:

- Кто-нибудь останется?

Он аккуратно складывал свое хозяйство и примеривался к лямкам рюкзака. Я глянул на Бычкова, он - наменя.

- Я останусь, - спокойно сказал Бычков.

Ребята разом посмотрели на него. Саша и Петя - с недоумением, Сергей - с испугом, Василий - с едва скрываемым презрением. Остаться теперь, когда мы нужны фронту? Да ведь это же… Бычков выдержал молчаливый обстрел, добавил:

- Кто-то должен работать. Не всем идти на войну. Это прозвучало не очень убедительно, но враждебное напряжение исчезло. В самом деле…

Когда взошло солнце и осветило тихий задумчивый мир, в котором не было ни единого намека на войну, мы уже стояли у палатки в полной готовности. Пять бойцов. У нас с Сашей Севериным были рюкзаки, у Пети - вещевой мешок, Сергей и Вася Смыслов забросили за плечи чемоданы. Казак скулил, терся о ноги Саши.

- Ну…

Мы пожали руку Бычкова. Он болезненно морщился, он, конечно, страдал, через силу заставил себя улыбнуться.

- Что ж, идите. Желаю вам…

- Береги Казака, - сказал Саша таким голосом, что мы все глянули на него и смущенно отвели глаза. Губы у него дрожали. Размяк парень.

Мы ушли, ни разу не оглянувшись.

А через день, сломленные неудачей, разбитые, злые, усталые, мы сбросили груз у входа в палатку и сели на скамью, стараясь не глядеть друг на друга.

Бычкова в палатке не оказалось. Мы уложили вещи на место и улеглись в ожидании топографа. Он не появлялся до вечера. Казак тоже не появлялся. Уже стемнело, когда мы услышали шаги. Бычков сбросил с плеча рейку, топор, лопату и устало сел на дворе. Я тихонько встал и выглянул из палатки. Он сидел одиноко, сгорбившись, бросив натруженные руки на колени. Рядом свернулся усталый Казак. Нам было стыдно. Страшно стыдно. Мальчишки, а не бойцы. Побитые мальчишки.

- Леша, - сказал я, впервые назвав его по имени. Худое и серое от усталости лицо Бычкова вспыхнуло.

Он вскочил.

- Ты? Вы здесь, братцы…

Я обнял его, он прижался к плечу и отвернулся. Вышли ребята, они сконфуженно улыбались, по очереди обнимали Бычкова и отворачивались. Он не расспрашивал о наших мытарствах. Успокоившись, сказал:

- Ужинали?

- Нет еще. Не хочется.

- Трудно одному. Понимаете, рейку и ту подержать некому. Да и скучно, черт возьми! Саша, ты бы спел, что ли…

Северин гладил сбесившегося от радости Казака. Серега развернул бумажку и вслух прочел одну фразу из сводки Совинформбюро: «Немцы бомбили Киев, Смоленск, Вязьму». Саша гремел посудой, не слышал этого, он вдруг запел: «Любимый город может спа-ать спок…»

Увесистый удар по шее оборвал песню. Серега стоял над ним и со злостью говорил:

- Ну ты, артист! Чтобы я этой песни больше не слышал, понял? Иначе…

Северин вскочил, надеясь найти у нас поддержку. Но мы промолчали.

Это действительно была не та песня, какую хотелось слышать в июньские дни сорок первого года.

Потом мы рассказали Бычкову, как нас встретили в совхозе.

- В общем, дали жизни, - объяснил Саша. - Военком чуть ни в шею вытолкал. Ругал страсть как сильно. Стыд такой, что и передать нельзя. Дезертирами обозвал, сумасбродами и еще по-всякому.

- А фронт?

- Мы спрашивали. Знаешь, что он сказал: «Потребуется - найдем. И точка». Разъяснил, что из нашего треста никого на фронт не возьмут, что наша работа оборонная и важная. Из совхозов, как и с приисков, - ни одного человека. Золото - оно и есть валюта.

Поели мы молча. Потом, как по команде, взглянули на Бычкова. Он одевался.

- Пошли, ребята. Ночь светлая. Репера будем ставить, просеки рубить.

Началась та же работа. Впрочем, та же, да не та. Никто теперь не смотрел на часы. Всходило солнце - мы уходили. Обедали в тайге, у костра. Домой приходили в темноте. Рыли шурфы, зубами скрипели, если мерзлота не поддавалась. Мы изучали свой ненаглядный остров вдоль и поперек. Рубили на нем кусты, ставили колышки и писали на затесах: «Место для теплиц и парников», «Пашня - 1800 метров с севера на юг, 920 метров с востока на запад». Короче говоря, уже видели здесь совхоз, и никаких гвоздей.

Как-то вечером мы шли домой усталым шагом крепко поработавших людей. Вдруг послышалось, что заржала лошадь. Мы переглянулись. Казак насторожился, поставил уши торчком и бросился вперед, заливаясь во весь голос. Мы побежали за ним. На другом берегу протоки слышались голоса, фыркали кони.

- Ребята, Зубрилин! - крикнул Смыслов, чьи длинные ноги успели вынести хозяина далеко вперед.