Алексей Бобровников - Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков

Не было ни намека на тропу. Они пропустили ее? Начали спуск слишком рано или слишком поздно?

«Если мы дойдем вон до того ледника, – сказал, видимо, проводник, – останется пройти пять километров, чтобы добраться до озер Абуделаури… Там и поставим палатку».

Он не успел закончить фразу, потому что тот, кто шел впереди, остановился, присел на корточки, а потом осторожно попятился назад.

Двое других замерли, следя за ним.

«Ручей этот!..» – выкрикнул он. Голос человека звучал так, как будто он запыхался, хотя никуда не бежал.

Прежде чем закончить фразу, остановился, чтобы перевести дух. «Короче, там сразу обрыв! Дальше дороги нет!»

Шедший вторым кое-как подполз к краю уступа и выглянул вниз. Оттуда был виден ледник, который и был их ориентиром. Но сразу же под ними начинался отвесный скалистый обрыв. С двадцатиметровой высоты вниз падали воды ручья, русло которого только что казалось надежным спуском.

С двадцатиметровой высоты вниз падали воды ручья, русло которого только что казалось надежным спуском.

«Хорошо, что мы не пошли так, как я предлагал вначале!.. По ручью», – задумчиво сказал тот, кто шел первым.

Проводник не сказал ничего. Его лицо не выражало никаких эмоций – ни разочарования, ни удивления, ни злости.

Если бы только они были внимательнее, они бы заметили. Но они могли лишь смотреть себе под ноги и материться, стиснув зубы, видя, как мелкие камушки выскальзывают из-под ног, а холмики, казавшиеся надежной опорой, шурша, осыпаются при малейшем прикосновении; осыпаются, как трухлявая старая тряпка, которую берешь в руки и вдруг, почувствовав ветхость, с отвращением отбрасываешь. Ведь то, что ты отбрасываешь, – даже не ткань, а теряющая очертания, рыхлая, изъеденная молью ветошь…

«Маму их… Куда они идут…» – сказал бы Хута Хергиани, если бы видел их сейчас.

Седой и располневший, он был в разы выносливее молодых, и всегда уходил вперед, чтобы только не видеть, как плохо они ходят. И все же именно он, Хута, всегда первым успевал на помощь тому, кто оправданно или неоправданно рисковал и оказывался в положении, когда больше не мог помочь себе сам.

Видел бы их сейчас Хута. Если на гору спустится туман, то не только они сами – уже никто не сможет им помочь.

Будь Хута с ними, они уже стояли бы лагерем наверху, перед началом спуска, в сгущавшемся тумане, и дожидались бы смены погоды; вот в эти самые минуты сидели бы на корточках, грея воду на горелке, жуя чорчхело (этот грузинский сникерс – грецкие орехи в загустевшем, с примесью муки, виноградном соке) и разглагольствуя о том о сем.

Бывалый альпинист ни за что не пошел бы на этот склон. Или, уже оказавшись на нем, немедленно развернулся перед зарослями скользкого чая. Он заставил бы их подняться до первого уступа, разбить там лагерь и ждать. Делать это нужно было срочно, пока не начался дождь.

Нет, Хута не позволил бы этот спуск. Даже не потому, что он был слишком опасен, а потому, что опасность эта была бессмысленной.

Но эти глупцы не были альпинистами… и продолжали идти.

Миновав небольшой каменный уступ, они вышли на склон, поросший чаем.

Почва под ногами исчезла под настилом темно-зеленых листьев, становившихся мокрыми из-за начинавшегося дождя.

Дождь усилился, когда они достигли середины дикой чайной плантации – зарослей мелкого, по щиколотку, кустарника с крупными плоскими блестящими листьями, напоминающими по цвету темно-зеленый бархат.

«Чайная плантация дэвов» – вот что это такое. Кто-то ведь насадил эти заросли? Не может же чай расти на земле просто так, без чьей-то на то насущной потребности?

Листья чая блестели, а капли скатывались по ним, просачиваясь в рыхлую землю.

«Куда они идут! Куда они идут, маму их?!.» – бормотал под нос один из них, думая о себе и своей группе как бы от третьего лица, вспоминая старого альпиниста Хуту, который водил в горы сотни молокососов, возомнивших себя скалолазами.

Но, так или иначе, менять что-то в маршруте было уже поздно: подняться назад по этим зарослям они все равно не смогли бы. Теперь у них не было другого пути, кроме как пробираться вперед.

Для тех, у кого в руках были альпенштоки, этот чай по-прежнему оставался коварным врагом – не видя ничего под его листьями, они, как саперы, водили палками по земле, пытаясь угадать, что ждет их с каждым следующим шагом. Для того же, кто шел без альпенштоков, чай стал спасением – хватаясь руками за его крепкие деревянистые стебли, он пробирался вперед, как паук.

Двое следили за идущим впереди. С опаской ждали, что он снова остановится и теперь уже с отчаяньем в голосе прокричит: «Все! Дальше дороги нет!»

Потому что если бы и этот спуск закончился обрывом, они оказались бы отрезаны: склон, по которому они только что спустились, был уже недоступен для подъема.

Заросли чая закончились, но идти легче не стало.

Они вступили на поросший мхом склон, по которому протекали десятки мелких ручейков… Дождь, процеживаясь сквозь рыхлый грунт, наполнял их русла, с каждой минутой становившиеся все шире и шире. Теперь вода сочилась уже из самой мшистой почвы.

Сейчас это и вправду был бархат – темный, мокрый бархат, по которому, смешавшись с дождем, текла студеная ледниковая вода.

Скользя, едва удерживая равновесие, они добрели до узкого гребня – единственного надежного места на всем спуске.

Перед глазами был ледник.

Старый, серый, весь в пятнах, как от жидковатого турецкого кофе, но все еще твердый, несмотря на августовское солнце.

Когда человек в сандалиях (последний в цепочке) ступил на лед, двое шедших впереди уже сидели на рюкзаках, курили и рассматривали водопад, проедавший проталину в толстом белом панцире. Добравшись до группы, он тоже попросил сигарету и задымил, глядя на скалы и обрыв, который только что удалось обойти.

Так они сидели с полчаса, ели шоколад, курили и смеялись над своим приключением, еще не вполне понимая, откуда только что спустились.

Тот, кто был в сандалиях, достал из рюкзака горные ботинки.

«Похолодало, – сказал он, – пора надеть тапочки потеплее».

И они пошли дальше, покуривая и сплевывая.

На холме, в нескольких сотнях метров впереди увидели первую корову, пасшуюся, как ни в чем не бывало, среди огромных валунов. Так они вошли в Хевсуретию. Или думали, что вошли.

Вечером трое путешественников остановились у реки, пересекавшей широкую тропу, на которую они, наконец, вышли.

Разбив лагерь, разожгли костер, разрушив расшатанный забор возле какого-то заброшенного сарая. Неизвестно чем была эта хибара до момента, пока люди, использовавшие ее, покинули эти места. Не обнаружив никаких следов хозяев, путешественники без зазрения совести разобрали ограждение, чтобы как следует согреться и приготовить еду.