Алексей Бобровников - Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков

У нас же не было раций, по которым мы могли передать сигнал бедствия. Если бы не спустились сами, шансы на то, что кто-то помог бы, равнялись нулю.

Еще одна история, рассказанная нам пограничником, была куда комичней. Однажды в Джуте выдавали замуж девушку из рода Арабули. Ее жених оказался хевсуром из Шатили по фамилии Чинчараули. (Зов предков? Необратимый фатум?)

Гости возвращались со свадьбы с похмелья и верхом, выбрав для этого тот самый злополучный Чаухский перевал.

Родственники невесты пытались отговорить их, но шатильцы не поддались на уговоры. Еще не хватало! Чтобы Чинчараули спасовали перед опасностью, на которую им указывают какие-то Арабули, да еще не хевсурские, а эмигранты из села Джута?..

Наплевав на предупреждения, шатильцы отправились в путь, заявив, что перейдут перевал и к вечеру, искупавшись по дороге в Абуделаурских озерах, будут уже дома.

К вечеру они действительно вернулись, но не домой, а в Джуту. Жители этого села не стали насмехаться над бахвалами, а усадили их за стол, продлив праздник еще на несколько дней.

«Туман, чертов туман, этого чертового горного деда туман, напустил его мохнатый горный дед, в пропасти бы ему пропасть…» – Коба ругался грязно и долго, и высокий человек не перебивал его, не поощрял и не останавливал; только смотрел с выражением человека, который все понимает, но не видит смысла произносить это вслух.

Там, на перевале, еще не начав спуск, каждый из нас подсознательно знал, что мы заблудились, но сказать об этом вслух не решился никто, и меньше других – наш провожатый.

Я вспомнил, как перед началом спуска мы ждали Кобу на вершине, а он забегал вперед, не снимая с плеч тяжелого рюкзака; через несколько минут возвращался, чтобы снова скрыться за очередным возвышением, пытаясь что-то разглядеть в сгущающемся тумане.

Там, на перевале, еще не начав спуск, каждый из нас подсознательно знал, что мы заблудились, но сказать об этом вслух не решился никто, и меньше других – наш провожатый.

Я никогда прежде не испытывал к одному человеку столько ярости и жалости одновременно. Мне захотелось убить Кобу и обнять его в один и тот же момент.

В тот день Коба перестал быть в моих глазах всесильным диктатором и стал моим другом.

Отказавшись от первоначального плана пересечь массив «баррикада», мы решили добраться до Хевсуретии по автомобильной дороге, уходящей вправо перед водохранилищем Джвари и пролегающей через страну пшавов.

Пшавия – это место, откуда, как писала в начале прошлого века уже упомянутая нами любознательная графиня Уварова, «происходят все великие поэты Грузии» .

На самом деле речь идет об одном поэте – Важе Пшавела.

Благодаря его стихам каждый грузин знает о традиции хевсур рубить руки врагов, сраженных на поле брани, и хвастаться ими перед соплеменниками:

Читая эти строки, я и представить себе не мог, что хевсуры, эти рыцари без страха и упрека, способны быть ябедниками и кляузниками.

Однако время, свободное от охоты и стычек с врагами, они посвящали судебным спорам с соседями из низин. За добродушие и уступчивость хевсуры прозвали пшавов «жирными дойными коровами» и прибегали ко всяческим уловкам, чтобы вытянуть из них то, что по каким-то причинам не могли отобрать силой.

Появление в начале XIX века гражданских судов открыло для хевсур новое развлечение – сутяжничество.

«Предметы споров иногда бывают до того странны, что мне приходилось, присутствуя на суде, хохотать до слез, – пишет журналист Арнольд Зиссерман. – Один хевсурец предъявил на пшавца претензию, что дед его, еще до прихода на Кавказ русских, поймал однажды в Арагве большую лососину, которую по величине не мог отнести домой и оставил в воде привязанную за камень, с тем, чтобы на другой день приехать за нею на катере; но ночью она была украдена, как узнал претендатель, дедом пшавца. Вот он и требует с него следующего удовлетворения: лососина стоила одной овцы, которая с тех пор, в течение, положим, 60 лет, дала бы шерсти и сыру по крайней мере на 10 коров, да от нее были бы другие овцы, от этих другие, по крайней мере штук 150, да за столь долгие ожидания, и для подарков судьям 5 коров. Всего 55 коров или 275 рублей!!!.. отделаться нет возможности, и после долгих суждений, просьб, угроз, пшавцу ни за что ни про что приходится все-таки отдать несколько коров, чтобы отвязаться; а то не дадут ему нигде проходу.

Другой хевсурец пресерьезно требовал с пшавца удовлетворения за кровь своего брата, грозя страшным кровомщением. На вопрос убит ли его брат этим пшавцев в драке или нечаянно, он рассказал: однажды покойник с двумя товарищами отправились ночью в пшавское ущелье и украли с мельницы два жерновых камня, с коими пробирались домой; но по дороге на них напали хищные кистины, завязали перестрелку, и брат его убит; жернова эти оказались принадлежащими этому пшавцу, и как они были причиною смерти его брата, но он и требует удовлетворения за кровь!..»

Перечень этих исковых заявлений, изложенный острым языком Зиссермана, настолько забавен, что знакомясь с ними, я не мог остановиться и несколько дней в тбилисской библиотеке посвятил одним только судебных делам хевсур. Вот еще один образчик раннего творчества этих новоиспеченных рейдеров в законе:

«Еще один хевсурец требовал платы за кровь по следующему случаю: отец его, лет 40 тому назад, был в гостях у одного пшавца, где напился пьян; при выходе из дому треснулся лбом о притолоку низенькой двери; теперь же, при смерти, объявил, что умирает, собственно, от боли в голове продолжавшейся со времени этого случая, и завещал своим детям отомстить за его смерть. Ему было лет за 70!»

Проехав мимо страны пшавов, оставив позади хевсурские поселки Корша и Барисахо, мы приблизились к перевалу Медвежий крест.

До этого места дорога вряд ли удивит путешественника, знакомого с грузинскими пейзажами, но дальше картина резко меняется.

Оттуда, с высоты больше 2000 тысяч метров над уровнем моря, видны скалы «баррикады», защищавшие хевсур с тыла, в то время как впереди, за следующим горным кряжем – уже Чечня.

С верхней точки перевала видны огромные зеленые луга, усыпанные маленькими точками, сверху напоминающими белоснежные камни.

«Это что – мрамор? – спрашиваю у Кобы. – Откуда здесь столько его?»