Иван Ле - Кленовый лист

Из дверей действительно вышел тот офицер, который привез этого на очную ставку. Вышел не один, а с молодым, в адъютантских аксельбантах эсэсовцем. «Молодой, а какой битый этот эсэсовский щенок» — невольно подумал. «Щенок» окинула взглядом приемную, будто неожиданно встретился глазами с чиновником. И показалось тому несчастному, что у адъютанта на устах, как и у него, звучит какая-то фраза — тоже связь ищет или провоцирует? Подошли к чиновнику, остановились. Он тяжело вздохнул, словно и не заметил тех спазматических подергиваний губ у адъютанта.

— Вам придется пройти с адъютантом. Там скажут... Советую хорошо рассмотреть и вспомнить, какого государства паспорт был у коммуниста.

Шютц мог бы еще и не идти к коменданту. Но повернуться к чиновнику еще раз не решился: можно вызвать подозрение по крайней мере у него же. Решительно зашел на прием к коменданту. К тому же внезапная мысль, наконец, нашла какой-то выход. Скорее бы к коменданту!

Полковник войск СС встретил его из-за стола любознательным взглядом прищуренных глаз. «Человек очень уставший», — констатировал Шютце. Счастливый признак.

— Хайль Гитлер! — четко отрезал фельдфебель, дополнив ту четкость сильным пристукиванием каблуков. — Фельдфебель Шютце, отобранный по спецприказу из переводчиков особого отдела штаба!

— Язык? — едва выдавил из себя полковник.

— Русский! — также торжественно отрезал фельдфебель. — Три года мюнхенской спецшколы русского языка, два года работы в государственной комиссии разведки при...

— Довольно! Отдых только до утра. Работа в группе Норд-Ост! Завтра вам надлежит явиться к капитану Брюнне. Все... — полковник ударил ладонью по распухшей папке с бумагами.

— Разрешите? — спросил Шютце, пересилив сомнения.

Полковник только поднял голову, но глаза не разлепил сильнее.

— Вместе со мной привезено этого... на очную ставку с каким-то коммунистом.

— Ну?

— Он может... не узнать, засомневаться.

— Что же посоветует фельдфебель? — немного раскрылись глаза у коменданта, внимательно осмотрел фельдфебеля.

— Пусть бы свидетель посидел в укрытии во время допроса того врага. Наверное, вспомнит, давно ведь не виделись.

Полковник отвел взгляд, еще больше прищурился. Толстым красным карандашом озабоченно стучал по столу. Думал или просто играл?

— Фельдфебель давно работает переводчиком на допросах?

Шютце считал самым дипломатичным скромно пожать плечами и ничего не сказать. Это же так понятно, что он не новичок в этом деле.

— Отлично, фельдфебель. Вернуть ко мне адъютанта. Молодое, учиться ему еще и учиться!

— Есть позвать адъютанта! Хайль Гитлер!

Фельдфебель четко повернулся и, как пуля, выскочил из дверей в приемную. Адъютант уже откозырял офицеру, который вышел вместе с ним от коменданта и обратился к чиновнику.

— Момент! — тихо позвал Шютце к адъютанту. — Герр полковник приказал спрятать свидетеля и дать ему возможность послушать допрос того коммуниста. Но так, чтобы свидетель мог видеть его, рассмотреть и... вспомнить. Понятно?

— Целиком. Хайль... — откозырял адъютант, резко оборвав разговор с пограничником.

Как и следовало, в этом ужасном учреждении, допрос Жозефа Бердгавера на следующий день вели почти ночью. На этот раз допрашивали не в той камере следователя, обставленной приборами для кровавых допросов, а в соседней комнате одного из помощников коменданта — капитана Брюнне. В широкой комнате рядом с портретом Гитлера висела проволочная плеть, почерневшая от человеческой крови. Комната была обжита: стулья, даже диван, высокая спинка которого почти закрывала окошко в соседнюю комнату. Допрашиваемый помнит и ту соседнюю комнату, и окошко в ней. Несколько раз и его допрашивали палачи через это окошко. Потому что за ним в комнате были все ужасных приборы зверских методов допроса.

Сегодня окошко небрежно закрыто диваном, над спинкой которого зияет черная пропасть неосвещенной комнаты. Арестант сразу понял, что из того черного провала за ним следят такие же кровожадные палачи.

А за стеной на этот раз в глубине комнаты за арестантом следили двое. Молодой адъютант, как тщательный службист, должен был сопроводить свидетеля на эти тайные смотрины. Сделано действительно изобретательно: из темной комнате было хорошо слышно и через окошко хорошо видно арестованного, сидевшего боком, освещенного сильными лампами.

В этой комнате допрашивают в последний раз — это знал и Бердгавер. А дальше, если не «лаборатория», где делаются ужасных эксперименты с кровью арестанта, то крематорий. Бердгавера долгое время вообще допрашивали как-то по-особенному. Обвинение в измене родине было записано только в первой карточке ареста. Но ни одного факта той измены приведено не было. Старый и давнишний подпольщик, коммунист, он имел безупречные документы. Еще задолго до испанских событий его разыскивали по всей Германии как предателя, который якобы сменил гражданство на советское. Во время испанских событий стало известно, что он — солдат Интернациональной бригады. И снова исчез бесследно. Оставалось только одно — убедиться в измене, в переходе в подданство «русского коммунизма». Но именно это лишь намеком звучало на том доносе и ни одним фактом не было подтверждено. Бердгавера арестовали в действующей армии, где-то на Киевском направлении, когда он особенно проявлял охоту пойти в индивидуальную разведку. Самым удивительным было то, что в армии он служил под собственным именем. Никому и в голову не приходило, чтобы под настоящим именем мог скрываться неуловимый подпольщик-коммунист. После ареста, когда пересмотрели его вещи, нашли в них только какую-то мятую партизанскую открытку с подписью «Маруся». Нашли какую-то упаковочную бумагу в вещах. В листовке было несколько подчеркиваний. Это давало какие-то основания заподозрить в намерениях дезертировать. И только...

А как бы пригодился им этот Бердгавер с его советским подданством, с партийным стажем и таким безупречным русским произношением!

Допрашивал сам помощник коменданта капитан Брюнне. Он сидел не за столом, где были все кнопки сигнализации, а рядом. За его столом сидел новый переводчик, фельдфебель Шютце. Всматривался в болезненное, измученное лицо пожилого человека. «Бременский Сергей велел» — не выходило из головы. Что это даст несчастному, если этот допрос у него последний.

Капитан ставил вопрос нарочито громче, чем это было нужно. Старому подпольщику нетрудно было понять, что этот допрос делается «за диван». Да, он действительно старый коммунист, но немецкой, а не какой-то другой компартии. Компартия существует еще с 1918 года. Ничего удивительного в том, что и он, молодой рабочий бременской судоверфи, через два года тоже стал членом той рабочей партии... В забастовках? Конечно же, участвовал и в забастовках наравне с другими работниками. И в испанских событиях тоже принимал участие вместе с несколькими сотнями немецких коммунистов, конечно! Солидарность... Почему переходил границу? Бердгавер ни на секунду не задумывался, четко отвечая на каждый вопрос. Все тогда бежали в эмиграцию, потому что на родине было гонение на коммунистов. Франция тоже выселяла. Надо было куда-то деваться, где-то пересидеть тревожное время. Но уже через несколько месяцев он вернулся на родину, сначала в Рур, в Кельн, потом снова, в Бремен и, наконец, в глубокое подполье.