Петр Ингвин - «Зимопись». Книга 1 «Как я был девочкой»

— Кто это? — кинул царевич подбежавшей четверке.

Один бесцеремонно взял свешенную голову за волосы, заглянул в лицо.

— Третьяк с Понизовки.

— Молодец, казенное имущество не попортил, семью не потревожу. Снимите.

Бойники поняли его правильно. Не как я. Чуть окровавленная вещь была бережно стянута, свернута и упакована, и лишь потом выдернуто древко с обтекающим наконечником. Оставшееся тряпье тоже не было забыто, его свалили в мешок.

— Не понимаю, — не выдержала Тома. Схватила Гордея за стремя, вскинула умоляющее личико. — Что произошло?

— Освободил, стервец. Вернуться после такого не мог, бросился на копье.

— Какое самопожертвование… — Томины глаза застило влагой. — А мы…

Бойник, вытиравший копье, небрежно бросил:

— Это Ивкин батька. Я тоже с Понизовки. У них единственная дочка была.

— Искать не будем, — решил царевич, покосившись на меня. — Волки найдут. Во всяком случае, я слова не нарушил.

Он повернул коня назад.

— А похоронить? — не удержался я.

Гордей поиграл желваками, сощурился. Нехотя упало:

— Похороните.

Обобранное догола тело взяли за руки, за ноги, привалили к дереву. Сложенные ладони упокоились на животе. Голова осталась свешенной на грудь. Сверху накидали веток.

Вот и вся церемония. Раздалась команда:

— Возвращаемся.

Могу ошибаться, но по-моему похоронная команда посмотрела на меня с благодарностью.

Да, здорово быть ангелом. Даже царевичи не могут сказать «нет». Ангельские права меня полностью устраивали, осталось выяснить, каковы обязанности. Не здесь ли собака… извиняюсь, волк зарыт?

В оставленном лагере ждал сюрприз.

— Он же черт, — оправдывался бойник, отирая разбитое лицо. — Как сиганет. Лбом в нос. Я и вырубился.

Ни маски, ни балахона на нем не было, включая портупею с ножом и дубиной. И копья. И мешка с провиантом. Только рубаха и юбка — как на самоубившемся. Видимо, особенности местной моды.

Малик сбежал. Еще два копейщика потирали зашибленные места. Все были живы и в меру здоровы.

— Черт. Одно слово — черт! — твердили они.

— После этого, — царевич мотнул головой на устроенный разгром, — думаете, я еще раз нарушу закон, сохранив жизнь ему? — остановился тяжелый взгляд на Шурике.

Я молча достал нож и приладил к недавней ранке. Кожа горла под острием страшно ныла. Чесалась. Не уверен, что хватило бы духу решиться. Но что-то толкало. Какая-то лютая неприязнь к происходящему.

— Ты слишком мало ценишь свою жизнь, — свысока (во всех смыслах) бросил царевич.

— А ты чужую.

В ответ раздался только вздох, полный сдерживаемой ярости. Через некоторое время донеслось:

— Ладно. До башни. И забыть вас, как страшный сон. — Гордей прикрикнул на бойников: — Подъем! Ты, раззява, бери вещи Третьяка, ему больше не понадобятся. Вперед!

Дорог в лесу не наблюдалось. Даже тропиночек. Тащились меж деревьями, ломая мелкие заросли и обходя крупные. Неужели здесь никто не ходит? Но где-то же ходят? Интересно, где.

Погрузившаяся в мысли Тома передвигалась как робот, пытающийся понять, чем могут сидеть птичка и свитер. Я тоже вышагивал молча, но до времени. Мучил информационный голод. Насчет разного конкретного и как оно все вообще. Распираемый вдрызг, нагнал Гордея.

— Можно вопрос?

— Уже.

— А еще один?

Молчание — знак согласия. Воспользовавшись паузой, пока он высматривал среди деревьев возможного неприятеля, я втиснул:

— Зачем ангелов вести в крепость?

— Таков закон.

Я поправился:

— Имею в виду не тебя, а нас. Твой мотив понятен, не можешь иначе. Но что там сделают с нами?

Гордей равнодушно повел плечами, поправил щит.

— Там решится ваша судьба.

— В какую сторону? Чего нам ждать?

— Не знаю.

Я не выдержал:

— А кто знает?

— Никто.

Вот и поговорили.

— Скажи хоть что-то! — взмолился я.

— Хоть что-то.

Показав, что не ищет моего общества, гори оно любым пламенем, он умолк. Взгляд вновь устремился в лес, прыгая по сторонам, как кот, упавший в вольер к собаке.

Думал, отстану? Ну-ну. Думай, не жалко.

— Напомни-ка молитву встречи, — сыграл я на его законопослушании. — Встретив ангела, ты должен — что? Помимо крепости?

Гордей жестко выдохнул, пробурчав что-то нечленораздельное. Взгляд пообещал при случае сделать из меня нечто членораздельное.

— Если я встречу ангела, я стану ему другом и…

— …помощником, — удовлетворенно закончил я. — Мне нужна информационная помощь. Что сделали с другими ангелами?

— Это было давно.

— Века назад?

— Годы.

Уже что-то.

— Их возвысили? — с надеждой осведомился я.

В ответ — очередное невразумительное пожатие плеч, показавшее полное равнодушие к судьбе снизошедших.

— Их убили? — качнуло меня в противоположность.

Вновь задумчивое разведение руками, уже с надеждой со стороны царевича. Типа, что бы с ними ни было, туда им и дорога. И мне, здесь присутствующему, тоже. И побыстрее.

— Не знаешь? — пнул я вопросом, чтоб пошевеливался.

— Не всех, — выползло что-то дельное. И весьма зловещее.

Или он ответил не только на последний вопрос?

— Значит, их убивают?

— Никто не смеет убить ангела. — Гордей наконец обратил на меня уничтожающий взор. — Наоборот. От вас ждут слишком многого. Но вы не выдерживаете. Испытание проходят далеко не все.

— Что за испытание?

— Всегда разное.

— Например?

— Не знаю! — Он впервые повысил голос. — Это не наше дело. Наше — встретить, помочь и отвести. Я встретил, помог и веду. Все!

Конь мерно утрамбовывал почву. Хрустели веточки. Я решил, что царевич уже успокоился и попросил более дружелюбным тоном:

— Можно еще вопрос?

Гордей закатил глаза, но смолчал. Что в системе координат полной безысходности значило «да».

— Алла — имя местной богини? Или фараонши-императрицы? Или, как говорится, два-в-одном?

Ужас сотряс собеседника. Он даже поперхнулся, выкрикивая в возмущении:

— Смолкни! Не только говорить, думать так не смей! И не произноси Святого Имени без надобности, а произнеся — помолись. Не знаю, кто такие богини и императрицы, есть только Алла, да простит Она нас и примет. Она создала все и Она есть все. Она посылала в мир свои слово и мудрость, но мы не услышали. Тогда Она пришла сама. Законы, что мы выполняем — Ее законы. Никому не придет в голову что-то исправить или дополнить. Кто покушается на дарованный свыше закон даже в малом — преступник. Ангел, не ангел, смерти подлежит любой, сомневающийся в Слове. Тома, приблизься и вместе с Чапой повторяй за мной молитву воспитания: Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! Ну?

Едва проглотив смешок, мы повторили. Не хотелось злить единственного проводника по враждебному миру. Нам ничего не стоит, а ему приятно.