Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа

Из боковой улочки высыпали «пилигримы» – с решимостью испуганных людей, намеренных проявить храбрость. Чуть меньше дюжины. Три ряда. Впереди четыре копья.

Госпитальер подпустил их поближе, чтобы они заслонили мушкеты на перекрестке.

Грегуар умолк.

Матиас посмотрел в глаза крайнему слева.

Потом он перехватил спонтон, как косу, и ринулся на врага.

Карла чувствовала боль Гриманда по ударам громадного сердца, передававшимся ей через его рубаху. Она видела, как люди умирали от ранений в живот. В госпитале на Мальте медики и их помощники отделяли этих несчастных от остальных, не предпринимая попыток спасти их, поскольку эти усилия все равно были бы тщетными. Содержимое кишечника разъедало Инфанта изнутри. Его желудок уже стал твердым, как дубовая доска. Король воров не жаловался. Он был полон решимости не причинить ей ни малейшего неудобства, словно получил наконец работу, которой мог гордиться, и не собирался тратить время зря. По сравнению с повозкой его руки казались пуховой периной, чему графиня была очень рада. Но что бы ни говорили эти два безумца, сам Гриманд и ее муж, она знала, что тяжесть ее тела усиливает мучения раненого и приближает его конец. И чувствовала себя виноватой.

Сзади, из города, донесся звук выстрела.

Итальянка оглянулась, но ничего не увидела. Они повернули на север. Впереди Гуго согнулся под тяжестью груза. В одной его руке гремели оба фонаря, а в другой была ее виола. Карла понимала – и Матиас тоже, – что следовало бы бросить инструмент, но инстинкт подсказывал ей, почему Гуго несет его. Мальчик не хотел расставаться со своей мечтой. За ним шли девочки-близнецы, которых называли Мышками. Паскаль же куда-то исчезла.

– Гриманд, пожалуйста, отпустите меня. Я могу идти, – попыталась облегчить страдания Младенца графиня.

– Карла, прошу вас. Если я вас отпущу, то встану на колени и буду ждать, пока ваш муж меня убьет. – Король Кокейна вздохнул. – Этого позора мне хотелось бы избежать.

– Он поможет вам добраться до пристани.

– Не будь я ему нужен для замены той старой кобылы, он перерезал бы мне горло не задумываясь – как и ей.

Итальянка не стала спорить.

– Вам нельзя разговаривать, – заметила она только.

– Это мой последний в жизни разговор, – возразил Гриманд. – Последний и самый важный. Хотя если учесть, что все остальные разговоры были обыкновенными, это ни о чем не говорит.

– Я не верю в эти глупости. По крайней мере, произнесенные человеком, которого вырастила Алис, – заявила женщина.

– А разве у нас не было важных разговоров? – спросила Эстель.

– Зачем отказывать умирающему в мрачной риторике? – вздохнул в ответ вор.

Карла невольно посмотрела в его лицо. От него волнами исходил странный, кисловатый запах. Пот стекал по лбу гиганта и собирался в его пустых глазницах. При каждом шаге капельки пота выплескивались через край и катились по щекам. Итальянка вспомнила яростные карие глаза этого человека, одного взгляда которых хватило, чтобы сохранить ей жизнь. А эти руки, руки убийцы, приняли ее ребенка… Теперь карих глаз больше нет, а руки убийцы несут ее саму сквозь ночь, темнее которой мир еще не знал. Карла не понимала, что все это значит – тайный смысл происходящего был скрыт от нее. Но когда-нибудь она поймет. Потому что это останется с ней навсегда.

– Что он говорит? – раздался голос Эстель над головой Гриманда.

– Он имеет в виду, что немного преувеличивает, а также то, что не послушает нашего совета, – объяснила графиня.

– Ладно, я сдаюсь. Вы обе правы, – сдался Инфант. – Я слушал слова матери, но не слышал их. А что касается твоих слов, Ля Росса, то они были бриллиантами в короне моего королевства.

– Правда? – обрадовалась девочка.

Карла посмотрела на ее решительное маленькое лицо, испачканное порохом и кровью.

– Я помню каждое твое слово, потому что много раз мысленно повторял их, словно музыку, темной ночью и ясным днем, и от них и день, и ночь становились светлее.

– Я тоже их помню, – сказала Эстель. – Но готова поспорить, что ты не помнишь каждое.

Гриманд оскалился – Карла предположила, что это улыбка.

– В точности как бабушка, – усмехнулся он.

– Значит, вы по-прежнему не хотите рассказать то, что знаете, – заметила итальянка.

– Я знаю то, что у нас с ней есть теперь. И не хочу, чтобы крылья превратились в руки. Возможно, когда-нибудь позже ей расскажете вы – но это я оставляю на ваше усмотрение. Если вы согласны оказать мне эту любезность, – ответил слепой великан.

Графиня сглотнула, сдерживая внезапно подступившие слезы. Потом она кивнула. Гриманд не видел этого, но чувствовал.

– Почему он не объясняет, что это значит? – обиделась Ля Росса.

– Он объясняет. Я расскажу тебе позже, когда мы будем дома. Когда ты станешь старше, – пообещала ей итальянка.

Эстель задумалась.

– Это значит, что дом очень-очень далеко? – спросила она через некоторое время.

Гриманд и Карла рассмеялись, но боль быстро заставила их обоих умолкнуть.

– Далеко, но не очень, – ответила графиня. – И я рада, что ты едешь туда с нами.

– Тангейзер сказал, что я могу отнести Ампаро домой, – вспомнила девочка.

– Ты уже ее отнесла, – подтвердила итальянка. – И можешь нести дальше.

– Если подумать, то воробышек спас нас всех, – заметил Гриманд.

Карла задумалась. Это было правдой, во многих отношениях. Наверное, Инфант убил бы ее, не будь она беременна. Может быть, именно это он имел в виду. Переспрашивать женщина не стала.

– Не воробышек, а соловей, – поправила гиганта Эстель.

– Я никогда не видел соловья, и ты тоже, но воробышка я могу узнать. – Король Кокейна усмехнулся. – А ты?

– Нет, но я могу видеть Ампаро, а ты не можешь, – отозвалась Ля Росса.

– Совершенно верно, милая, и именно поэтому я мысленно вижу воробышка. Пока девчушка жива, мы побеждаем.

Гриманд остановился и напрягся, словно сражаясь с каким-то внутренним катаклизмом. Щеки и брови у него дрогнули, как будто он крепко зажмурился, но края глазниц остались неподвижными. Их неестественная, зияющая пустота обнажала боль и одновременно скрывала ее от остальных. Потом приступ боли прошел. Инфант фыркнул и пошел дальше.

– Вам следовало бы попробовать камни бессмертия, – сказал он Карле. – За это стоит отдать глаза и получить стрелу в живот, хотя, к сожалению, за последнее я ничего не получил. Вы должны поговорить насчет этого со своим мужем.

Из темноты появилась Паскаль. С пистолетами и свежей кровью – чужой – на лице. Лоб девушки перевязан белой лентой, которую дал ей Матиас.

– Милиция прошла сквозь дома на этой стороне моста, мимо Тангейзера, – сказала она. – Мы должны пересечь рынок.