АРАБ ШАМИЛОВ КУРДСНИЙ ПАСТУХ

Возвратившись домой, я нашел своих родных в очень тяжелом положении. Мое двухлетнее отсутствие лишило семью работника, и хозяйство пришло в упадок. За это время мать захворала глазами и за отсутствием медицинской помощи обращалась к знахарям, которые «долечили» ее почти до слепоты. Она еще могла отличать свет от темноты и повидимому улавливала контуры предметов, но и только. Заниматься домашним хозяйством она уже совершенно не могла, и сестрам пришлось заменить ее в доме. Отец же, несмотря на свой преклонный возраст и постоянное недомогание, продолжал пастушествовать. Пас он преимущественно телят.

Когда я вошел в дом, мать узнала меня по голосу. Она бросилась обнимать, целовать меня и никому не позволяла подойти. Она, бедная, не могла разглядеть мою солдатскую одежду и долго ощупывала меня со всех сторон, а потом опять гладила по голове и обнимала.. Военная форма с пуговицами ее повидимому очень заинтересовала и понравилась ей. Осмотрев меня со всех сторон, она наконец разрешила сестре Гоги подойти и поздороваться. Слух о моем возвращении быстро распространился по селу. Родственники и знакомые приходили приветствовать меня. Отца не было дома, он пас телят в поле. Сестра пошла за ним и осталась при стаде, чтобы отец мог возвратиться домой и повидать меня, не дожидаясь вечера. Узнав о моем возвращении, отец, несмотря на свой преклонный возраст, бежал с поля до дома без остановки. Он прибежал, запыхавшись, со слезами на глазах поцеловал меня и сказал:

— Что же ты меня бросил? Ведь я уже стар и не могу больше ходить за стадом.

После этого он сел, глубоко вздохнул и зарыдал. Тяжело мне было видеть слезы отца, хотя сам я, обладая крепкими нервами, не заплакал, а только вздохнул, увидя полную беспомощность его и тяжелое положение семьи. Затем я достал свои 80 рублей; сосчитал их и, передавая отцу, сказал, что этих денег им хватит вероятно на всю зиму. Отец сильно обрадовался деньгам: для него, привыкшего к очень скромному заработку, это был настоящий клад.

Стояла глубокая осень: летняя пастьба уже шла к концу. Срок был близок, и я решил заменить отца, чтобы дать ему хоть на короткое время полный отдых. Я взял стою старую пастушескую сумку и отправился в поле пасти телят. Вскоре однако выпал снег, и пастъба прекратилась. Я возвратился домой и, пробыв некоторое время в кругу своей семьи, стал думать о дальнейшей работе.

Распростившись с родными, я отправился в г. Саракамыш, Карской области, где поступил, в качестве рабочего в 6–ю Кавказскую инженерно–строительную дружину. Вскоре мое новое начальство узнало, что я владею местными языками, и через три недели назначило меня переводчиком.

Наша дружина строила узкоколейную железную дорогу в г. Эрзерум, который еще в феврале 1916 года был занят русскими войсками, стоявшими в то время в районе Эрдзинджана. На постройке работало несколько тысяч рабочих разных национальностей: армяне, курды, осетины, тюрки; были и русские из Москвы и других промышленных городов России, мобилизованные для военных тыловых работ. Здесь я познакомился с русскими рабочими и ближе сошелся с Климовым, Михайловым, Поповым и молодым Шуркой Корневым, которого впоследствии встретил в Москве, где он служил в ОГПУ. Все они, кроме Корнева, были членами социал–демократической партии большевиков и работали в подпольных организациях. Повидимому я произвел на них хорошее впечатление: они дружили со мною и часто зазывали в свой кружок. До этого времени я не имел никакого понятия о подпольных кружках; это была моя первая встреча с активными революционными работниками. Приглашая меня к себе, партийцы давали мне поручения: передавать рабочим–инородцам, чтобы они работали не слишком усердно, а требовали прибавки жалованья. Я конечно выполнял поручения, а курды, тюрки и другие инородцы, занятые на дорожном строительстве, охотно подхватывали эти мысли и выставляли свои требования, которые я в качестве переводчика передавал высшему начальству. Уступая требованиям рабочих, начальство вынуждено было постепенно повышать заработную плату.

Московские рабочие давали мне революционную литературу. Благодаря чтению и постоянному общению с партийными работниками у меня открылись глаза, и я сделался непримиримым борцом за освобождение трудящихся от эксплоатации помещиков и буржуазии. Но в. первое время я еще не понимал, в чем заключается разница между большевиками и представителями других революционных организаций. Я считал, что внутренняя борьба революционных партий — большая глупость; мне казалось, что противоречия между партиями должны быть уничтожены и все революционеры должны объединенными усилиями стремиться к единой цели — свержению самодержавия; прекращению войны и освобождению трудящихся от гнета капитала. Я обращался со своими недоумениями к товарищам, и Климов прочитал мне целую лекцию и кроме того дал довольно объемистую брошюру, которую я прочел с большим вниманием. После этого я начал посещать конспиративные собрания большевиков, которые устраивались в лесу. Меня предупредили, что об этих сборищах никому нельзя говорить— иначе нагрянет полиция и всех нас арестует.

Таким образом постепенно расширялся мой кругозор, работа партийных организаций начала меня увлекать, и я примкнул к большевикам.

Осень 1916 года имела для меня решающее значение — словно я вышел из тесного закоулка на широкий простор.

Еще никогда в жизни я не. испытывал такого чувства. И в детстве и в ранней молодости все. мои помыслы и стремления были направлены на то, чтобы обеспечить хоть сколько‑нибудь сносное существование себе и своим близким. Вся жизнь курдского пастушонка была заполнена трудом и мучительной заботой о том, как утолить свой голод. Но весной 1917 года во мне произошел перелом: кусок хлеба перестал быть главной и единственной целью моего существования, мои интересы стали шире и глубже. Я вошел в партию. Я вел серьезную работу, на мне лежала ответственность. Все это глубоко меня захватило, и я стал другим человеком.