Уилбур Смит - Горящий берег

Гора оказалась не так близко, как мнилось в красном сиянии рассвета. Они шли к ней, а она не приближалась и словно отступала все дальше. Освещение изменилось, и изменился облик горы. Она стала далекой и суровой, каменные утесы блестели на солнце, как крокодилья чешуя.

Идя во главе цепочки, О’ва пел:

Гора снова изменилась, затрепетала, задрожала в нарастающем зное. Она больше не была массивным камнем, она рябила, как вода, и колебалась, как дым.

пел О’ва. Солнце миновало зенит, воздух стал более прохладным, Гора Всей Жизни снова опустилась на землю и теперь вздымалась высоко над ними.

Они достигли склонов, покрытых осыпями, свободными камнями и осколками, и остановились, глядя на вершину. Скалы пестрели пронзительно-желтыми и ядовито-зелеными пятнами мхов и лишайников, крошечные горные барсучки-даманы измазали камни своими испражнениями, что выглядело словно слезы, стекающие по щекам слона.

На уступе в трехстах футах над ними стояла маленькая антилопа. Вдруг она испугалась и с блеянием, похожим на звук игрушечного детского свистка, метнулась вверх по утесу, с изяществом и проворством перескакивая с одного не видного снизу карниза на другой, и, наконец, исчезла за поворотом.

Они поднялись по крутой осыпи к подножию утеса. Скала была гладкая и прохладная, она нависала над ними, как крыша собора.

— Духи, не сердитесь, что мы пришли в ваше тайное место, — прошептала Х’ани, и слезы потекли по ее морщинистым щекам. — Мы пришли покорно, с миром, добрые духи; мы хотим узнать, в чем наша вина и как нам ее загладить.

О’ва взял жену за руку. Маленькие, голые, они стояли перед голой скалой, как дети.

— Мы пришли петь и танцевать для вас, — шептал О’ва. — Пришли заключить мир, а потом с вашего благословения соединиться с детьми нашего клана, которые умерли от лихорадки далеко отсюда.

Они были так уязвимы в эти интимные мгновения, что Сантэн пришла в замешательство и отвела взгляд. Она отошла от двух стариков и побрела по узкой галерее перед утесом. Потом внезапно остановилась и удивленно смотрела на высокую скалу, нависавшую над ее головой.

— Животные, — прошептала она.

Она почувствовала, как по плечам поползли мурашки суеверного страха: стены были покрыты росписями, фресками с необычными изображениями животных, в которые детская наивность художника вдохнула красоту; фрески были как сон и в то же время поражали точным сходством с изображенными зверями. Сантэн узнавала темные массивные очертания серых слонов с бивнями, рогатых носорогов; антилопы-гну и сассаби с рогами, как полумесяц, тесными рядами маршировали по скальной стене.

— И люди, — шептала Сантэн, увидев похожие на палочки фигуры человечков, бегущих за стадами диких животных. Волшебные существа — такими видят себя люди племени сан. Они вооружены луками и увенчаны коронами из стрел, мужчины гордо демонстрируют непропорционально огромные пенисы, а у женщин большие груди и ягодицы — признаки женской красоты.

Росписи поднимались по стенам на такую высоту, что художники, должно быть, воздвигали на манер Микеланджело платформы, чтобы выполнять свою работу. Перспектива наивная, охотник крупнее носорога, на которого охотится, но все это словно усиливало очарование, и Сантэн забыла обо всем. Она наконец устало села и продолжала восхищаться рисунком — охряно-красная антилопа канна со свисающим подгрудком и горбатыми плечами была изображена с такой любовью, что только слепой не увидел бы: в мифологии бушменов она занимает особое место.

Х’ани отыскала ее здесь и присела рядом.

— Кто все это нарисовал? — спросила Сантэн.

— Духи племени сан, давным-давно.

— Разве это нарисовали не люди?

— Нет, нет, люди не владеют таким искусством, это рисунки духов.

Значит, это искусство утрачено. Сантэн была разочарована. Она надеялась, что старуха — из таких художников и у нее будет возможность наблюдать за ее работой.

— Давным-давно, — повторила Х’ани, — во времена, которых не помнят мой отец и дед.

Сантэн осталось только подавить свое разочарование и дальше наслаждаться великолепной выставкой.

День уже клонился к вечеру, но, пока он не догорел, Сантэн с Х’ани медленно пробирались вокруг скалы, задрав головы и любуясь произведениями древнего искусства. Кое-где камень раскрошился, а кое-где ветер и дождь сделали свое дело и изображения разрушились, но в защищенных от ветров естественных нишах или там, где скала нависала крышей, краски казались такими свежими, а цвета — живыми и яркими, словно рисунки только-только сделали.

Когда день почти догорел, они подошли к древней стоянке людей и увидели, что очаг полон золы, а каменные стены покрыты толстым слоем сажи; здесь же лежала куча высохших веток, чтобы снова разводить огонь.

— Завтра мы узнаем, все ли еще духи враждебны или нам разрешено идти дальше, — предупредила Х’ани. — Выступим очень рано, потому что дойти в тайное место нужно до восхода солнца. Стражи в жару беспокойны и очень опасны.

— Где это место? — приставала Сантэн, но старуха по-прежнему отвечала намеренно уклончиво и невнятно. Она повторяла бушменское слово с неопределенным значением; оно могло означать «тайное место», или «безопасное убежище», или «влагалище», но больше Х’ани ничего не говорила.

Как она и предупредила, выступили на следующее утро задолго до восхода солнца. Старики были тревожно молчаливы, даже, как подозревала Сантэн, полны страха.

Только небо начало светлеть перед рассветом, как тропа резко свернула прямо в утес и пошла по узкому клинообразному ущелью, где оно было покрыто такой богатой растительностью, что Сантэн подумала: близко под поверхностью есть вода. Тропа была еле заметна, она заросла, и по ней явно не ходили много месяцев или даже лет. Приходилось нырять под нависающие ветви и переступать через засохшие кусты и новую растительность. Высоко на утесе Сантэн разглядела огромное неряшливое гнездо стервятников; на краю гнезда сидели громадные уродливые птицы с голыми розовыми головами.

— Это Место Всей Жизни. — Х’ани заметила интерес Сантэн к гнездам. — Всякое живое существо, родившееся здесь, — особенное, на нем благословение духов. Даже птицы это знают.

Ущелье сузилось, и высокие утесы сомкнулись у них над головами; тропа наконец закончилась, уткнувшись в образованный в скале угол, загородивший небо.