Александр Ирвин - Осколки нефрита

Бэрр определил начало ацтекского летосчисления 1011 годом нашей эры. Стин не мог понять, откуда тот взял эту дату, пока не прочитал другие записи, сделанные в Мексике и Пенсильвании. Как оказалось, хроники ацтеков и лениленапе, североамериканского племени индейцев из штата Делавэр, сходятся на 1011 году нашей эры. Согласно хроникам лениленапе, именно в этом году они выгнали племя, которое называли Змеей, в «болотистые земли». Стин побывал в Мексике и видел развалины Теотиуакана на озере Тескоко — почти полностью застроенные лачугами перенаселенного Мехико. В самом деле, «болотистые земли» — очень точное описание. А согласно хроникам ацтеков, это был год, когда они покинули «северный рай» и скитались, пока их бог в образе колибри, Уицилопочтли, не подал им знак — сидящий на кактусе орел, пожирающий змею. [4] Согласно легенде, ацтеки должны были основать город на том месте, где увидят сидящего на кактусе орла, пожирающего змею, — эта картина изображена на мексиканском флаге. На том месте они и осели, и жили, пока Кортес не уничтожил их. Ацтеки подумали, что Кортес — вернувшийся из-за моря Кецалькоатль, и погибли, преданные собственными мифами.

Ацтеки заимствовали от покоренных ими народов множество богов и обрядов, смешав в одну кучу бессмысленные ритуалы и истинные церемонии. Их погубило то, что они забыли древних богов, первоначальные божества, поклонение которым уходит корнями в глубокую древность истории Центральной Америки. И если Стин правильно истолковал древние рукописи, то обернутая тканью фигура, лежащая среди винных стеллажей в кладовой гостиницы, — это воплощение древнего бога земли и дождя, которого ацтеки называли Тлалоком. Истинное имя бога, как и имя его аватары, давно забылось; индейцы майя-кечуа, надеясь приручить его, назвали воплощение Чакмооль, или Красный Ягуар.

Стин не вполне доверял хроникам ацтеков. Их записи — это скорее метафоры вроде истории сотворения мира в Библии, да и самому Бэрру тоже не стоило абсолютно доверять. Однако даже если 1011 год не был истинной датой (а появление чакмооля в данный момент свидетельствовало, что скорее был), упоминание одного и того же года в обеих хрониках имело огромное значение. Ацтеки и индейцы лениленапе признавали эту дату священной, считая ее началом нового пятидесятидвухлетнего цикла.

Древние цивилизации Центральной Америки отсчитывали время именно такими циклами. В конце каждого из них боги слабели, и требовались огромные жертвоприношения, чтобы мир не разрушился. Если от 1011 года нашей эры отсчитать пятнадцать циклов, то получим 1791 год — время основания Американского музея, начавшегося с коллекции общества Таммани, а также время открытия белыми Мамонтовой пещеры. Общество Таммани было основано за несколько десятков лет до этого и названо в честь Таманенда, вождя племени лениленапе. [5] Таманенд — индейский вождь, живший в XVII в. возле Филадельфии. Первые члены общества были и первыми Следопытами, помогавшими лениленапе следить за угрозой, исходившей от Змеи.

Позднее более насущные политические цели общества Таммани неизбежно встали на пути мистического альтруизма. Со стороны Бэрра поиски чакмооля были таким же предательством идеалов Таммани, как и его попытка расколоть республику была предательством идеи отцов-основателей Америки. После Бэрра Таммани-Холл забыл свои истоки. А Стин не забыл.

Следующий цикл начнется в 1843-м — третьего апреля, если точно. В двенадцатый день рождения Джейн Прескотт. Это будет время создания новых богов и возрождения забытых традиций поклонения старым. Время, когда от Следопытов можно будет избавиться раз и навсегда. Время, когда можно переписать историю, когда для человека, знающего, как избежать ошибок своих предшественников, не будет ничего невозможного.

В дверь вежливо постучали. Стин развернулся, заслоняя собой зеркало из ртути.

— Кто там?

— Это я, Ник Бренсфорд.

Через секунду Стин вспомнил имя — один из рабов, работающих проводниками в пещере.

— Заходи, — ответил он.

Дверь открылась, Ник вошел в комнату и остановился, держась за дверную ручку.

— Сэр, к вам посетитель, — сказал он. — Цветной.

— Цветной? — Стин нахмурился. Кто из местных негров мог его знать? — Как его зовут?

— Назвался Джоном Даймондом, мол, из Нового Орлеана пришел. Покорнейше простите, сэр, да только он, видать, пьянчуга.

Стин секунд десять стоял с открытым от изумления ртом, прежде чем к нему вернулся дар речи.

— Пусть зайдет, — наконец выговорил он.

Когда дверь закрылась, Стин обнаружил, что гладит пальцами оббитый край обсидиановой чаши.

— Джон Даймонд, — пробормотал он. Уже целый год он не произносил это имя — с тех пор как утопил Даймонда в безымянном притоке реки Миссисипи.

Стин закрыл тецкатлипока резной крышкой. Разговор с Люпитой придется отложить. Одно знамение за другим. Тысяча восемьсот сорок третий год и в самом деле станет судьбоносным.

Кечолли, 3-Дождь — 21 сентября 1842 г.

Утреннее солнце манило, и Арчи Прескотт вышел из дома часа за два до начала работы в «Геральд», где он чистил печатные прессы и работал наборщиком. В солнечные дни полезно погулять по городу. Дневной свет разгонял худшие кошмары, которые мучили его по ночам. На улицах, среди криков и шума нью-йоркской коммерции, ему удавалось посмотреть немножко дальше своего носа. Или просто немного заглушить боль потери.

Арчи считал себя конченым человеком. Конечно, он не из тех полоумных бедолаг, которые бесцельно шатаются по Вискиленду в поисках своего «я», пропитого и проигранного в азартных играх. Просто он не может примириться с потерями, на которые обрекла его жизнь. Долгие годы Арчи пытался не видеть этого, но в конце концов должен был признаться себе, что в случившемся семь лет назад пожаре вместе с Хелен и Джейн умерла часть его самого. И решил, что лучше уж честно оценивать свои возможности.

Солнечные дни и городская суматоха приносили облегчение, и Арчи не лишал себя тех удовольствий, которые еще мог испытывать. Прогулки были одним из таких удовольствий. Другим была выпивка, в основном по вечерам.

Не отпуская дверной ручки и стоя в дверях, Арчи оглядывал улицу, пока не убедился, что нигде не видно сумасшедшей уличной девчонки, называвшей себя его дочерью. Тогда он открыл дверь и быстро пошел по улице. На Бродвее он почувствовал себя лучше. Он кивал владельцам магазинчиков и прохожим, купил булку хлеба на обед, побродил туда-сюда и потом повернул назад, оказавшись на Нассау-стрит.

Молодой лысеющий человек — судя по одежде, священник — сунул ему листовку.

— Вы слышали о процессе «Пригг против штата Пенсильвания»? — спросил он.