за живой и мертвой водой.

— А большевистские?

— Какие большевистские? — напрягся Богдан и сразу же обмяк, криво усмехнулся. — Ну, эту… «Смело, товарищи, в ногу». Было иногда…

Вепрь одобрительно кивнул головой, покосился на референта, старательно записывающего содержание «разговора».

— Добре. Вижу, ты ничего не скрываешь. Молодец! Теперь скажи, ваша семья была в России во время революции?

— Так. Мы были беженцами, сперва жили в Киевской губернии, потом в Саратовской. В 1920 году вернулись домой.

— Ты революцию помнишь?

— Нет. Я только родился тогда, в семнадцатом году.

— В России родился? В этой Саратовской губернии?

— Нет, мать в дороге родила. Где–то за Харьковом.

— Родился в России… — медленно, с нажимом произнес Вепрь, поворачиваясь к референту пропаганды. — Детство провел там же.

— Нет, друже Вепрь, — запротестовал Богдан, полагая, что его не поняли. — Мне всего три года было, когда мы из России в Польшу перебрались.

— А я разве говорю, что тебе было тринадцать? — засмеялся Вепрь. — Год, два, три или десять лет — это все равно считаются детские годы. Не взрослым же ты тогда был?

— Ну так, был еще совсем малым, — согласился Богдан и вздохнул обиженно. Не понимал он, к чему все эти тонкости, но чуял, что Вепрь спрашивает о них неспроста, а словно готовит ему какую–то западню. Ловушки Богдан не боялся, он был у своих, ему просто было обидно и немного смешно, что Вепрь как бы обнюхивает его со всех сторон. А что такого? Не один его отец, будучи хмельным, хвастался царской цацкой и пел русские песни. На Волыни бывших царских солдат тысячи. Не по своему желанию они пошли на войну… Богдан не то что успокоился, а стал более уверен в себе. Собственно, уверенность не покидала его все время с того момента, как хлопцы из эсбе разбудили его пьяного и сказали, что Вепрь срочно вызывает к себе. Испугался он только однажды, уже здесь, в хате, когда Вепрь приказал сдать оружие. Это была тягостная для Богдана минута. В голове его мелькнула мысль о близкой смерти, но он сумел взять себя в руки и не наделал глупостей. Вепрь штукарь, любит поиграть на нервах. Что они могут сделать с ним? Отстранят от командования сотней? Ну что ж, будет четовым, роевым или даже шеренговым. Не откажется. А может, пошлют в школу командиров? Это даже лучше для него, в школу командиров он давно просился.

— Скажи, друже, поляки садили твоего отца в тюрьму?

— В тюрьму? — удивился Богдан. — Нет, отец не сидел, это брата моего, старшего, Семена, посадили на два месяца.

— Подожди с братом. Сперва закончим с твоим отцом. Вспомни, может быть, поляки арестовывали его?

— Арестовать — арестовали, но в тюрьме он не сидел. Его держали двое суток при гмине, в холодной. А вышло так: наш полицай объявил, чтобы все заборы, тыны, какие выходят на улицы, были весной покрашены известью. Я не знаю, почему отец не покрасил, кажется, не достал извести. Ну, конечно, штраф… У поляков, знаете, как было. Отец штрафа не захотел платить, его сразу в холодную. Петом мать достала денег, заплатила штраф, и отца выпустили.

— Твой отец состоял в большевистской партии или в КПЗУ?

— Нет, — Богдан прижал руку к груди. — Слово чести, друже Вепрь Он неграмотным был, в политике не разбирался.

— Почему в вашем селе его называли большевиком?

— Люди его так не называли. Это полицай пан Кухарский так на него говорил. Так наш полицай всех украинцев считал большевиками. Он всегда кричал пьяный: «Тут на восточных кресах все большевики, пся крев!» Ну, а тем более наша семья вернулась из России…

— Добре, — кивнул головой Вепрь. — Теперь о старшем брате. Его за что посадили?

— Можно сказать — ни за что. Была какая–то забастовка, наши мужики в селе шумели, не хотели идти к пану на работу. А ночью хлопцы вывесили на дереве красный флаг. Кто–то на нашего Семена сказал — ему тогда лет шестнадцать было — и его забрали.

— Красный флаг… — повернув голову к Могиле, подчеркнул Вепрь.

— Тогда такая мода была — вешать красные флаги, — счел нужным объяснить Богдан. Он неприязненно поглядел на Могилу, безостановочно строчившего пером по бумаге. Богдан был крестьянином, а у крестьян веками вырабатывалось недоверие к писарям, протоколам и прочим «бумагам», от которых, как подсказывал опыт поколений, крестьянину не следовало ожидать добра.

Окружной, загадочно улыбаясь, полистал крохотную записную книжку, прочел что–то, вздохнул.

— Твоего отца и старшего брата убили немцы?

— Так, — печально сказал Богдан и тоже вздохнул.

— У меня есть сведения, что немцы убили их как коммунистов.

Богдан широко раскрыл глаза от удивления.

— Друже Вепрь… — сказал он с укором, — кто вам мог дать такие сведения? Это неправда, чьи–то выдумки! Я вам расскажу как было. Есть свидетели, полсела видело, как немцы убили моего отца и брата. — Сотенный перевел дыхание и горячо продолжал: — Началось все из–за теткиной коровы. Наш староста Василь Михайлюк негодяй, каких мало. Немцы приехали скот забирать. У старосты две коровы, он своей ни одной не отдал, а немцев к тетке Явдохе привел. Она вдова, четверо детей и одно спасение — корова. Отец пожалел сестру, начал спорить с Михайлюком. Немец толкнул отца карабином, отец сгоряча схватил руками карабин, и тут–то его начали бить другие солдаты. Подоспел Семен, хотел защитить отца. Кто–то из немцев крикнул: «Большевик!» Ну и… Положили их обоих тут же на улице, у хаты тетки. А корову у тетки все равно забрали…

— Значит, немец крикнул: «Большевик»?

— Так. Что немец понимает? Ему слово скажи напротив или не подчинись, сразу — большевик.

— Пошли дальше… В вашем селе был колхоз. Отец вступил в него?

— Нет. Тетка Явдоха вступила. Потому что ей было трудно: землю дали, а обрабатывать нечем. А отец сказал: «Я еще погляжу на тот колхоз»…

— Ясно. Теперь скажи, на сколько дней ты оставил сотню?

— Считайте, почти трое суток меня не было.

— Где был?

— Пришлось поехать в свое село. Мою сестру младшую, Олю, хотели в Германию на работы погнать, я ее решил забрать к себе в сотню, сделать медсестрой.

— Тебе кто–нибудь разрешал отлучаться?

— Вот тут я виноват, друже Вепрь, — сокрушенно вздохнул Богдан. — Я не брал разрешения, потому что боялся, что мне не разрешат. Так ведь ничего не случилось, хоть меня и не было.

— Значит, ты покинул сотню тайно?

— Ну как, тайно? Все знали…

— Тайно от своего начальства, — настаивал Вепрь.

— Так, куренной не знал, — вынужден был согласиться сотенный.

— Тайно покинул сотню… — сказал Вепрь в сторону референта. — Добре. Кто тебе приказал идти к железной дороге и нападать на эшелон?

— Друже Вепрь! — Богдан взъярился, вскочил на ноги. — Ну, сами посудите. Вашу бы сестру убили немцы, вы бы им подарили? Скажите? Я себе места не находил…